Одна история
Шрифт:
– Мне нравится Джоан, – говорю я. – Мне нравится, как она сквернословит.
– Да, это все подмечают – одним это претит, другим нет. Джин, сигареты, бридж, собаки. И сквернословие. Джоан далеко не проста.
– А я ничего и не говорю, – запротестовал я. – Тем более она сказала, что кисти у меня в порядке.
– Не пытайся острить без передышки, Пол.
– Ну, знаете, мне всего девятнадцать, как не устают повторять мои родители.
Сьюзен ненадолго умолкает, а потом сворачивает в «карман» и тормозит. Смотрит вдаль сквозь лобовое стекло.
– Когда умер Джеральд, переживала не я одна. Джоан была безутешна. Они рано остались без матери, отец с утра до ночи трудился в страховой компании, так что брат с сестрой были предоставлены сами себе. А когда Джеральда не стало… она просто сорвалась с катушек. Спала со всеми подряд.
– Дело житейское.
– И да и нет, Кейси-Пол. Все зависит от того, кто ты и кто они. И у кого больше жизненных сил. Обычно у мужчины.
– Мне кажется, у Джоан жизненных сил предостаточно.
– Это показное. Все мы что-то делаем напоказ. Придет день – и ты будешь устраивать показательные выступления, уж поверь. Джоан была неразборчива в связях. Поначалу это вроде бы не играло роли, коль скоро она не забеременела и никак не пострадала. В самом деле. Но потом ей вскружил голову… не будем уточнять кто. Естественно, женатый, естественно, богач, естественно, распутник. Снял ей квартиру в Кенсингтоне.
– Ничего себе. Джоан была… содержанкой?.. наложницей?
Эти слова и обозначаемые ими сексуальные ипостаси я почерпнул из книг.
– Называй, как хочешь. Все равно это будет неточно. Слова редко бывают точны. Как бы ты назвал себя? А меня? – (Я промолчал.) – Джоан просто помешалась на этом негодяе. Ждала, верила его обещаниям, изредка летала с ним на выходные в Европу. Три года он морочил ей голову. И вот наконец, как обещал, развелся с женой. Джоан решила, что пробил ее счастливый час. Более того, она готовилась всех нас посрамить. «Пробил мой счастливый час», – твердила она.
– И ошибалась?
– Он женился на другой. Джоан узнала об этом из газет. Собрала все подаренные им наряды, бросила на пол в гостиной, обрызгала бензином из баллончика для зажигалок, чиркнула спичкой и хлопнула дверью, бросив ключи от съемной квартиры в почтовый ящик. Вернулась к отцу. Свалилась как снег на голову. Подозреваю, что от нее тянуло паленым. Отец не сказал ни слова, ни о чем не спрашивал, просто прижал ее к груди. Прошел не один месяц, прежде чем она ему открылась. Если ей в чем-то и повезло – впрочем, какое уж тут везенье, – то лишь в одном: что огонь чудом не уничтожил другие квартиры. Она только прожгла дорогой ковер. А ведь могла бы отправиться в тюрьму за убийство. После того случая она беззаветно ухаживала за отцом. Увлеклась собаками, хотела стать заводчицей. Научилась коротать время. В этой жизни все мы ищем для себя безопасную гавань. А не найдя, учимся коротать время.
Я про себя думаю: передо мной вряд ли встанет такая проблема. Жизнь слишком полнокровна, и так будет всегда.
– Вот несчастная старушка Джоан, – говорю я вслух. – Кто бы мог подумать.
– Она жульничает, когда решает кроссворды.
Не усматриваю логики.
– Что-что?
– Жульничает. Ищет ответы в справочниках. А не найдя – она сама мне призналась, – вписывает любое слово, подходящее по буквам. Но это извращает саму идею… а вообще говоря, ответы есть в конце любого сборника кроссвордов.
Я в недоумении, а потому только повторяю:
– Несчастная старушка.
– И да и нет. И да и нет. Вы не забывайте, юноша. История любви у каждого своя. У каждого. Пусть она закончится крахом, угаснет, пусть даже не начнется вовсе и останется в воображении, но от этого она не станет менее реальной. Наоборот, она может стать даже более реальной. Иногда встречаешь пожилых супругов, которые, как видно, до смерти наскучили друг другу, и диву даешься: что между ними общего, почему они до сих пор вместе? И оказывается, не потому, что их держат условности, привычка или самоуспокоенность. А потому, что у них есть история любви. Она есть у каждого человека. И это – единственная история.
Молчу. Я получил отповедь. Причем не от Сьюзен. А от жизни.
В тот же вечер я пригляделся к родителям и внимательно прислушался к их разговорам. Сделал попытку представить, будто у них за плечами тоже есть история любви. Из стародавних времен. Но продвинулся я недалеко. Затем постарался представить, что у каждого из них все же была любовная история, но совершенно отдельная, либо до свадьбы, либо – что еще более щекотливо – в браке. Но и тут ничего не срасталось; я сдался. Почему-то эти мысли вытеснялись другими: а способен ли я, подобно Джоан, играть некую роль, не вызывающую любопытства? Как знать?
Потом я мысленно отмотал события назад и попытался представить, как складывалась родительская жизнь до моего появления на свет. Вижу, как они начинают путь: бок о бок, рука об руку, счастливые, уверенные, шагают вперед по борозде, выстланной мягкими, нежными травами. Кругом тянутся бескрайние цветущие луга, природа никуда не спешит. Жизнь идет своим чередом лет десять, а то и двадцать, ровно и мирно, не предвещая опасностей, но мало-помалу из-под изумрудной зелени начинают проглядывать бурые проплешины, борозда углубляется, а края становятся выше, и что за ними творится – уже не видно. Из борозды теперь не выбраться, возврата нет. Вверху только небо, и к нему тянутся бурые земляные валы, грозя похоронить под собой путников.
В мои планы совершенно не входило увязать в такой борозде. Или становиться заводчиком собак.
– Постарайся понять, – говорит Сьюзен. – В семье было трое детей. В те годы образование давали прежде всего мальчикам. Филип отучился как положено, а на долю Алека денег хватило лишь до пятнадцати лет. Мы с Алеком были очень близки. Алека обожали все, он во всем был лучшим. В положенный срок, естественно, ушел в армию – по примеру лучших. Служил в Военно-воздушных силах. Дорос до пилотирования «сандерлендов». Это самолеты-амфибии. Они подолгу летали над Атлантикой, искали подводные лодки. Патрулировали часов по тринадцать кряду. Чтобы экипажи не теряли бдительности, им выдавали таблетки. Но речь сейчас о другом. Приехав домой в свой последний отпуск, Алек пригласил меня поужинать. Не в какое-нибудь шикарное заведение, а в скромный ресторан «Корнер-хаус». И там, взяв мои ладони в свои, сказал: «Сью, родная, до чего же они коварны, эти чудовища-„сандерленды“. Похоже, мне они не по плечу. Уж слишком коварны. Когда час за часом кружишь над водой, где не на чем остановить глаз, никто, даже штурман не может определить, куда нас занесло. При взлете и посадке я каждый раз молюсь. Хоть и неверующий, а все равно молюсь. И каждый раз цепенею от страха. Ну вот, высказался – и полегчало. Теперь будем уповать на четное число взлетов и посадок». С тех я его больше не видела. Через три недели нам пришло сообщение, что он пропал без вести. Самолет бесследно исчез. И я всегда представляю, как Алек над водой цепенеет от страха.
Я обнимаю ее за плечи. Она хмуро стряхивает мою руку.
– Погоди, это еще не все. Мне казалось, что вокруг постоянно кишат мужчины. Шла война: думаешь, их дело – воевать, но многие, уж поверь мне, ошивались в тылу. Людишки мелкого пошиба. Среди них случайно затесался Джеральд, который дважды пытался пройти медкомиссию, но так и не смог, а потом и Гордон, которому, как он любил повторять, «дали бронь». У Джеральда была мягкая натура и приятная внешность, Гордон же вечно пытался язвить, но в любом случае мне просто нравилось танцевать с Джеральдом. Мы с ним обручились – пойми, в военное время так было принято. Не могу сказать, что я потеряла голову от любви, но Джеральд, вне сомнения, был добрым человеком. А потом он скоропостижно умер от лейкемии. Я уже рассказывала. Надо же было такому случиться. И я подумала, что нужно выйти хотя бы за Гордона. Надеялась его перевоспитать. Однако, если ты мог заметить, такое попросту невозможно.