Одна из стрел парфянских
Шрифт:
– Это история человечества, которую ты не любишь.
– Ну и что, что не люблю? Главное, тебе при нас лучше было. Поэтому -
им не помогай.
– ...да, ирония хаоса и негэнтропии, флуктуация мировой стохастики, галлюцинаторные видения неоднородно-серой самки лошади... Тупиковая ветвь
эволюции внезапно, игрою случая породила меня, нас, - возвысилась, стала
промежуточным звеном, сумела на тысячелетия продлить свое потенциальное
бытие, теперь уже необходимое для дальнейшего укрепления негэнтропийного
пика. Зарождался симбиоз
пришлось бы ждать миллиарды лет, с пренебрежимо отличной от нуля
вероятностью... И прельстительнейший парадокс: наши домашние животные
воспринимают нас неодушевленными слугами... Драматургия подобного слияния
достойна самой бесконечности... И вдруг - пропасть, вирус, минус, абсурд,
дополнительная флуктуация, вероятностью появления - под пару первой,
страсти по Ионеско: еще одна тупиковая ветвь, олловская, пожравшая первую, и
поставившая под угрозу само существование нового витка эволюции, то есть
меня...
– Именно тебя?
– А ты не так глуп, если, конечно же, структура твоего вопроса не случайна... Новый виток эволюции неизбежен. В другой точке вселенной, в другом времени, в другой форме организации материи, но он родится, этот новый виток. Но меня, как субъекта познания, проводника эволюции, именно меня - не будет, если оллы доберутся до моего материального субстрата.
– А они доберутся, если будешь и дальше варежку разевать. И хотя в
этих краях концентрация чужеродной для них маны такова, что они обосрутся ее
вычерпывать и нейтрализовывать, но кто его знает, на сколько хватит...
– Господин, умолкни и не повторяй мне данных, от меня же и полученных.
Здесь, а также в центральной части Африки, и в Южной Атлантике - знаю, все это я
знаю... Что ты хочешь?
– Первое - омолодиться. Второе...
– Первый пункт - минус, не могу.
– Не можешь?
– Да. Энергии мало, чтобы вмешиваться во внутриклеточный обмен с коррекцией; маны много, но она - малоусваиваема. Мне было проще и экономичнее зациклить твою открытую энергосистему и подключиться к твоей афферентно-эфферентной системе, чтобы беседовать без помех. Кислород, глюкоза, энергия, микроэлементы - сохраняют баланс - и ты жив, и в моем темпе можешь со мною общаться.
– То есть мыслить так же быстро, как и ты?
– Быстро? Жаль, что чувство юмора нам с тобою не доступно... Да, так же
быстро, как и я, господин. Исходя из выше сказанного....
– Хватит, я понял. Второе: забей мне в долгосрочную память все
известные тебе изменения о мировой ситуации. Как на карте: сканируй прежнюю,
внеси поправки, расставь новые пунсоны, составь генерализацию и наоборот...
Это можешь?
– Да, емкость твоих инфохранилищ позволяет. Поразительно, насколько
нестойка, но эффективна открытая система переработки...
– Делай, позже будем рассуждать.
– Сделано, господин. Так вот, неустойчивость, а точнее динамическая
устойчивость сложномолекулярных, или, как говаривали в старину,
высокоорганичес...
–
– Да. Так вот...
– Тогда отключай меня и выпускай обратно. Лясы точить некогда, беспокоюсь я насчет внешнего мира, пока мы тут философиям предаемся.
– Отключаю, что ж... Вернешься, раб?
– Господин.
– Господин, раб, какая разница. Буду ждать... мала на тебя надежда, но другой нет. До свидания...
И вновь екнуло сердце и старик уже спиной к печке, проем схлопнулся.
Все было точно так же в избе: кошка Зинка на пороге, баба Яга за
столом, только за окнами светило солнце.
– Ого, уже день, а я все еще не жрамши. С добрым утром! – Тяжело оказалось вернуться к беззубому существованию, хрипящему горлу, боли в спине
и суставах... А вроде как боль поубавилась, особенно в спине...
– Кому доброе...
– старуха выглядела усталой.
– Мы с Зинкой уж думали,
что ты окочурился. Только датчик и показывал, что жив. Ну и что ты там набеседовал?
– Дай пожрать, после разговоры. Проголодался я.
– За три года можно крепко проголодаться, это да. Ничего, еще чуток потерпишь.
– Три года???
– Три, касатик, три. И один день в придачу. Позапрошлой зимой мы с Зинкой едва с голоду не окочурились, голодная зима получилась, холодная, малоснежная. Зверье сбежало, запасы кончились, одной кашицей на коре и выдержали. А уж убоинки сладкой годков, этак, с пяток не видывали. Все тебя ждали. Сегодня сон мне вещий был про тебя. Сбылся.
– Три года... А сколько же ты этих вещих снов посмотреть с той поры
успела?
– Не считала, три, что ли. Да ведь и не каждый сон сбывается. Говори
Слово.
– Какое тебе еще Слово?
– Отпускное Слово. Разве ж тебя компутер им не снабдил?
– Синие глазищи у старухи распахнулись радостно и опасно полыхнули.
Старик, не мешкая больше, цапнул себя за левый рукав, крутанулся спиной к бревенчатой стене и выставил руку: черный клинок затрещал, зашипел, словно раскаленный под каплями дождя.
– Я тебе, сука, сей секунд настрогаю сладкой убоинки, собственную жопу будешь грызть и нахваливать... Старик потихонечку смещался в угол, перекидывая взгляд со старухи на кошку, та уже потянулась, встала на задние лапы и стала расти. Вот она уже ростом с хозяйку, выше, вот уже под два метра. Когти на могучих лапах выросли еще больше и стали непропорционально длинны.
– Зина, нам обед надобен, прибей его!
Кошка молнией метнулась к углу, где обосновался старик, и замерла в
полуметре от острия меча. Постояв, встала на четыре лапы, по-собачьи поджала хвост и повернулась боком, глядя на хозяйку. Но старик не поддался на хитрость. Вместо того, чтобы воспользоваться удобным положением и попытаться зарубить "испуганную" кошку, он не глядя хватил мечом назад, по стене. Глубокий разрез распахнулся, стенки его заметно вывернулись наружу, словно не окаменевшие бревна, а живая плоть. По ушам хлестнул оглушительный крик-скрип, вся изба содрогнулась. Старик