Одна ночь
Шрифт:
Нет, он не погиб – он жил, но окружающий мир доходил до его сознания через мучительный кошмар видений. Сначала казалось, будто он зажат в какой-то зубастой пасти, и оттого острая боль пронизывает его тело. Болела голова. Где-то там, в самой середине мозга, дергало, кололо, резало; шевельнуться не было силы, и было очень обидно. Что-то жгло в спину, Ивану казалось, что он голый по пояс лежит на колючем жнивье, и осот со свежей стерней впиваются в его тело. Он хочет крикнуть, позвать соседа Трофима, который на лобогрейке жнет рядом, но крикнуть не может, у него отнялся голос. Через минуту, однако, оказывается, что это и не сосед вовсе, а немец Фриц Хагеман и у него
Следующим его ощущением становится тихое касание чего-то прохладного к губам и к шее, вроде что-то живое скатывается за воротник, но губы вдруг оживают, во рту становится приятно, и он делает первый глоток. Иван поднимает веки, в глаза ударяет колючее сияние искр, мерцающих у самого лица.
– Тринкен, Иван, тринкен...
Ну конечно, это Хагеман, он поил его невесть откуда добытой водой, которая сразу вернула ему сознание. Иван перевел взгляд вверх и увидел в мерцающем свете зажигалки несколько странное, освещенное снизу лицо с волосатыми ноздрями, бровастым лбом, под которым мигали выпуклые желтоватые белки глаз. Взгляд их, однако, таил в себе добродушное сочувствие, и это успокоило Ивана.
– Тринкен, Иван, тринкен...
Вода прибавила бойцу силы, несносная жара внутри спала, только по-прежнему болела голова – словно раздувалась от тупой, идущей откуда-то из глубины боли. Иван снова закрыл глаза, отдаваясь этой непроходящей боли, как вдруг спохватился: где автомат? Обеспокоенно рванулся с пола, но руки немца тут же придержали его, настойчиво уложили обратно, и Волока подумал: наверно, теперь ни к чему беспокоиться, он в полной власти этого немца, который уже имел столько возможностей его убить. Но ведь не убил. Значит, ему можно довериться. Иван рукой дотянулся до колена немца и слабо пожал его. Фриц живо откликнулся, деликатно подобрал его руку и осторожно переложил на прежнее место.
Вскоре, однако, Иван заснул или, может, впал в забытье. Похоже, такое его состояние продолжалось долго, кошмарные видения терзали его с прежней силой, но боль в голове вроде бы унялась, или, может, он притерпелся к ней. Ему долго досаждали грачи, целая стая которых беспокойно вилась вокруг в поле над ним, беспомощно лежавшим с каким-то недугом, и он не мог отогнать их. Рядом, аккуратно сложенные, лежали его солдатские пожитки: котелок, вещмешок, шинельная скатка, и на этой скатке сидел самый большой черный грач, осмысленным, почти человеческим взглядом уставясь в него. Он ждал, и Иван понимал, чего он дожидается. Содрогнувшись от его намерения, Иван, однако, собрался с силами и очнулся.
В подвале стало светлее. Вдоль стены, где они выдирали плиту, громоздилась новая куча кирпича и щебня (видно, та, что обрушилась на Ивана), и над ней ярким светом блестела дыра. Волоку сразу охватило радостное желание, с помощью рук он поднялся, медленно повел головой, повязанной какой-то мокрой тряпкой, конец которой свисал возле уха. Вспомнив, что с ним произошло, он с благодарностью подумал о немце и оглянулся.
Фриц Хагеман сидел рядом, спиной прислонясь к обломку стены, и спал. Голова его сонно склонилась на запыленное плечо, редкие волосы были взъерошены и тоже пересыпаны пылью, нижняя губа сонно отвисла.
Подле на бетонном полу стояла каска с остатком воды. Иван сразу потянулся к ней, но, взяв в руки, страдальчески опустил на землю. От каски сильно воняло потом, и его едва не стошнило. Это была немецкая солдатская каска, сотни которых валялись на поле боя, и бойцы их пинали ногами – окровавленные, простреленные – всякие. В углу за ступеньками темнело влажное пятно, и слышно было, как каплет там вода. Из трубы, что ли? – подумал Волока.
Иван сидел на полу и растерянно думал, как ему быть дальше. Конечно, надо вылезать, кажется, он смог бы теперь сам как-нибудь выкарабкаться через эту дыру, что ему немец. Пусть себе спит. Только... Только кто там, наверху? Стрельба вроде усиливалась, слышна была в одной стороне, потом в другой, где-то громыхали разрывы мин. Но кто там? Наши? А если немцы? Если немцы, ему будет плохо с пробитой головой. Если же наши, без него перепадет немцу – нарвется на какого-нибудь молодого автоматчика и не успеет поднять и рук. Хлопцы теперь беспощадны к немцам, у многих свежие раны в сердцах, все может случиться.
Нет, придется, видно, выбираться вместе, сдать Фрица в плен, а там уж не его забота.
Рассуждая так, Иван сидел возле немца и оглядывал его, сонного, без особой враждебности, хотя уже и без прежней симпатии. Прошла ночь, из подвала появился выход, и все стало другим. Там было только его уставшее, немолодое лицо, подсвеченное тусклым огоньком из зажигалки, – теперь же перед ним сидел немецкий солдат в пропыленном, с оторванным погоном кителе, в характерных солдатских сапогах. Рядом валялась его каска с орлом у козырька, не хватало только немецкого автомата. ППШ Волоки лежал чуть дальше, и Иван по солдатской привычке потянулся к нему, подцепил за ремень и подвинул к себе. Магазин заскрежетал по бетонному полу, и немец вдруг, прервав спокойное дыхание, проснулся.
Сначала он будто испугался, заморгал глазами, а затем, узнав Ивана, несколько удивленно сказал:
– О, Иван лебенд? Гут, гут.
Заметив, что боец подтянул поближе свой автомат, озабоченно повел бровями. В глазах его отразилось минутное беспокойство, но он подавил его и снова бодро, выразительно произнося каждое слово, сказал:
– Можно иди. Туда иди. Дверь туда их махен...
– Дверь?
Иван хотел улыбнуться, но в голове сразу кольнуло, и лицо его перекосилось.
– Больно?
– Ладно, – поморщился Иван. – Живы будем – не помрем.
Он не хотел показывать немцу свою слабость и, помогая себе руками, встал на ноги. Перед глазами расплылись багровые круги. Осторожно, с большим усилием он выпрямился, но не застонал, сдержался. Немного постояв так, шатко полез по щебенке к дыре в дальнем углу. Фриц хотел поддержать бойца, но Иван упрямо отвел его руку.
Хромая, немец подался туда же, первым пролез к дыре и заглянул вверх; за ним взобрался на щебенку и Волока. В это время где-то поблизости протрещала очередь, вторая, послышались голоса – кто-то крикнул, потом там, наверху, заговорили не тихо и не громко, но так, что слов разобрать было нельзя. Волока сжал челюсти, немец, приоткрыв рот, с обостренным беспокойством в серых глазах посмотрел на Ивана. Они ничего не сказали друг другу и на время замерли под пробоиной. Снова леденящий, как дыхание смерти, вопрос – кто? – пронесся в их головах.
Но разговор наверху прекратился – люди отбежали или замолчали, а еще через минуту донеслись длинные пулеметные очереди. Видно, с наступлением дня вчерашний бой продолжался, и Волоку охватило беспокойство.
«Туда, наверх», – показал он немцу. Фриц понял, коротко подтвердил: «Я-я» – и засуетился в поисках какой-нибудь подставки, чтобы удобнее подобраться к дыре. Он сложил один на другой несколько кусков бетона, примерился – было низко. Потом проковылял вниз, принес каску и положил ее сверху: теперь можно было ухватиться за край пролома руками.