Одна жизнь — два мира

Алексеева Нина Ивановна

«Нагулять сумела, теперь поработать сумей», — издевался над ней садист начальник.

Нас погнали в лес, впереди шла девушка. Она, согнувшись вдвое, держала один конец бревна и вдруг, поскользнувшись в жидкой грязи, она упала, бревно сорвалось, ударило ее по голове и прокатило всей своей тяжестью по ней. К вечеру Ксана умерла, а на другой день и Сережа, из мужского лагеря, перерезал себе вены. После этого у нас стало очень строго, — продолжала свой печальный рассказ Мария.

Гнали нас на работу в шесть и возвращались мы ночью мокрые, грязные, усталые. Падали в этой же одежде на нары и засыпали как убитые.

Пошли эпидемии, болезни… У меня все тело покрылось фурункулами. Пришли утром гнать на работу, а я не могу головы поднять… Бригадир схватил меня и стащил с нар, вытащили на улицу и поставили в шеренгу со всеми. Ходила я на работу неделю, но работать не могла. Наконец я пошла к начальнику, тот раскричался на меня:

— Симулировать! — я тебе покажу, как от работы отлынивать. Вот загоню в штрафную, будешь тогда помнить!

Меня не испугала его ругань, я стояла и требовала, чтобы меня отправили к лагерному врачу.

— Врача тебе? Марш на работу!

Тогда я, безо всякого стыда, геть — сняла всю одежку, осталась почти голая. На теле у меня не было живого места, гной, кровь — все слилось и облепило меня, как корой.

Мария стыдливо подняла блузку, я отшатнулась — вся спина, начиная от шеи, была покрыта еще свежими шрамами.

Он, как увидел, закричал:

— Вон отсюда в амбулаторию!

Врач посмотрел, глазом не моргнул, видно привык к этому. Ни мази, ни бинтов все равно не было… Облил меня какой-то жидкостью, я надела снова свою одежду и пошла на «легкую работу». Колола дрова, убирала грязь в бараках, мыла полы… Как я живая осталась, сама не верю, — грустно закончила свой рассказ Мария.

С отъездом пришлось задержаться

Бои шли уже на подступах к Ростову, но здесь было пока спокойно, было только напряженное состояние — а вдруг… Наши войска потихоньку отступали, двигались на восток, в том же направлении шла и эвакуация.

В дом вошли первые красноармейцы. Они неловко и стыдливо жались у порога и на самых разнообразных наречиях и акцентах, спрашивали:

— Нам бы, хозяюшка, где-нибудь переночевать.

И, рассевшись вокруг стола в ожидании, когда будет готова каша из концентрата, угощали хозяйку, потом раздавали своим. Если был остаток, предлагали попробовать солдатской еды другим членам семьи. Иногда хозяйка, если в доме было что-либо из продуктов, предлагала им взамен. Особенно они радовались соленым огурчикам, капусте или просто свежей луковице. Они рассказывали массу интересных эпизодов из своей боевой практики, как сдавали города, как выбирались из окружения.

«Днепропетровск немцы сильно бомбили, мы оставили его без боя, боясь немецкого окружения. Город охватила паника, взрывали заводы, крупные здания, склады, уничтожали продукты, устанавливали мины, несколько дней немцы даже боялись занять его.

Наши части, стоявшие ближе других к городу, решили вернуться в город, поглядеть, что же там творится. Они увидели, что там все коромыслом, любую машину военную перепуганное население принимало за немецкую, и, представьте, нам кидали цветы в автомобили, а в одном месте на рушнике даже хлеб и соль притащили.

Зашли мы в какой-то заброшенный магазин. Нашли ящики конфет да печенья, погрузили в машину и угощали всех по дороге».

Ребята рассказывали наперебой.

Спали они,

не раздеваясь, снимали только тяжелую обувь. Возвращаясь с работы поздно ночью, я спотыкалась в темноте о тела усталых бойцов, лежавших вповалку на полу. Тяжелый запах махорки, масляной коптилки, испарений грязных тел создавали такую тяжелую атмосферу, что трудно было дышать.

Как только прошел слух, что Ростов-на-Дону заняли немцы, в Морозовской появилось много военных, хорошо оснащенные технические части. К крыльцу нашего дома подъехали машины со средним и высшим комсоставом, они заявили:

— Ну вот что, хозяюшка, вам придется потесниться, этот дом и эту улицу занимаем мы.

Это были части политуправления Южного фронта, которые прибыли и здесь задержались.

У меня в это время разболелся зуб, да так, что я готова была своими собственными руками вырвать его. Но зубной врач, посмотрев, сказал, что он ничего сделать не может, что вырвать зуб в таком состоянии нельзя и что я просто должна терпеть. А это было во время сумасшедшей работы на заводе. Забежав после врача на минутку домой, я встретила здесь группу военных, и среди них одну женщину. Они все громко смеялись. Увидев подбежавшего ко мне Володю, они спросили:

— Это ваш сын?

— Да, а что?

Женщина в военной форме со смехом сказала:

— Я подошла к нему обняла, хотела поцеловать, и вы знаете, что он мне сказал? «Из женщин я целую только маму». Такая глубокая преданность.

Как только я вернулась на работу, женщины, эвакуированные из Одессы, Николаева, Херсона и всевозможных других мест, которых выгружали здесь, как будто это была более безопасная зона, и которые работали у нас в конторе, по секрету сообщили мне:

— Думаем уезжать дальше в Ташкент, в Среднюю Азию. Нина Ивановна, поедемте с нами, ведь каждый день могут нагрянуть немцы, вы не боитесь?

— Не могу, ведь у меня завод, не могу же его бросить.

Про себя я решила, как только получим распоряжение об эвакуации и начнем грузить станки и оборудование, я сразу вырвусь и уеду.

И наконец пришло распоряжение об эвакуации заводского оборудования, что потребовало приложить невероятное количество физических и моральных усилий. Так жалко было прекращать работу, ведь завод не кастрюли выпускал, а корпуса снарядов. Когда работаешь на заводе, станок становится для тебя почти одушевленным предметом. Мы старались вывезти все. Часть драгоценных станков еще находилась в цехах, часть уже валялась у железной дороги, ржавея и портясь под дождем в ожидании погрузки. Мы ничего не хотели оставлять немцам.

Погода стояла отвратительная. Дождь хлестал день и ночь, превращая все вокруг в грязь и месиво, завод стоял окруженный водой, как Ноев ковчег, и мы ждали, когда наступят заморозки. И заморозки наступили, да такие, что все оказалось под толстым ледяным покровом.

Наиболее квалифицированную часть рабочих предписывалось также эвакуировать. Был составлен список, в котором числилась и я.

— Степан Николаевич, не могу я с вами поехать, я должна поехать по назначению.

— Я прошу вас, не бросайте нас, нам вы нужны позарез, — он просто умолял меня. — Я буду все делить с вами пополам, я вам клянусь, куска хлеба без вас не проглочу. Мы уже вас к ордену за вашу работу представили. Нам нельзя без вас, — снова и снова без конца повторял он.