Однажды играли…
Шрифт:
14. 04. 97
Итак, продолжаю…
“Однажды играли…”
На прощанье мама сменила строгий тон на ласковый, поправила на мне воротничок и сказала:
– Какой ты… Если бы еще белую панамку, был бы прямо как артековец.
Слова про панамку напомнили мне о мальчике Тёме (или Дёме), который появился позавчера на улице Герцена. Вернее, не напомнили – я в глубине сознания помнил про него все время – а сделали мысли о нем более четкими. Я почувствовал,
Мне казалось, что в этом мальчике есть ясность и чистота души, которых недоставало моим приятелям. И мне самому. Я давно мечтал о друге, с которым можно говорить о сокровенном, не боясь ответных ухмылок. Абсолютно искреннем, не терпящем уличной разухабистости и того пацаньего цинизма, который в рябячьих компаниях принимался за норму.
Да, незнакомый Тема выглядел хлюпиком и чересчур воспитанным маминым сыночком. Но дело в том, что… где-то внутри себя я и сам был таким. И лишь упорными тренировками характера и приспособлением к “образу жизни” мог подтянуть себя до общего уровня. До того, который позволял мне (иногда с горем пополам) быть своим в компании родного квартала.
С другой стороны, я понимал, что внешность и поведение “хорошего мальчика” не всегда говорят о боязливости и слабости натуры. Пример тому – все тот же Тимур со своей командой из фильма. который то и дело показывали в кинотеатре имени 25-летия ВЛКСМ.
С такими мыслями я, слегка стесняясь своего чересчур образцово-пионерского вида, но в то же время с праздником в душе, зашагал в свою двухэтажную школу-семилетку и там в пионерской комнате нашел старшую вожатую Миру, которая возилась с пыльными плакатами и старыми стенгазетами. Наверно, наводила порядок перед отпуском.
– Ка-акой ты… прямо весь горнист-барабанщик, – оценила мою внешность Мира и тряхнула рыжими кудряшками.
– Мира Борисовна, а характеристика? – напомнил я. И был готов к сообщению, что “еще не готова, потому что завуч до сих пор не появлялась в школе”. Или: “Ох, надо поставить печать, а секретарь заболела”. Но Мира сказала:
– Сейчас принесу. Она у меня в портфеле, а портфель в учительской… – И торопливо ушла, щелкая босоножками.
Я остался один. В пахнувшей мелом и пылью комнате с выцветшим красным лозунгом, призывавшим “учиться, учиться, и учиться”, со знаменем в углу на специальной подставке с фанерной звездой.
Рядом со знаменем стояла тумбочка (похожая на больничную), на ней – горн и барабан.
Я постукал по барабану – по тугой серой коже с чернильной надписью “В.Ковальков” (наверно, один из барабанщиков отметился). С кожи поднялась тонкая пыль, я чихнул. И увидел, что ящик тумбочки приоткрыт. Я его выдвинул. Там лежали палочки мела, бумажные флажки, помятая коробка с красками и несколько мундштуков для пионерского горна.
Я замер в охотничьей стойке. И в лихорадочных раздумьях.
В нашей компании на улице Герцена был старый помятый горн. Не знаю, чей, но хранился он обычно на сеновале у Генки Лаврова. Мы время от времени пытались выжать из него что-нибудь похожее на сигнал,
– Был бы мундштук, тогда поиграли бы…
Да, с горном, с боевой трубой, военные игры по вечерам были бы не в пример увлекательней.
А как вырос бы мой авторитет, если бы я небрежно выложил эту штуку перед ребятами!
Попросить у Миры?
Может, и даст, а может, скажет: “Что ты, это же казенное имущество!”
Щелк-щелк-щелк, – раздалось в коридоре. Руки сработали сами. Хвать!
Я сунул добычу под рубашку, под ремень, потому что единственный карман на штанах – накладной, пришитый сзади – был плоский и тесный.
Я успел заправить рубашку.
– Вот тебе характеристика… Ну, отдыхай в лагере хорошенько. И береги честь нашей дружины.
Ощущая голым пузом металлический (почему-то очень холодный) мундштук, я обещал отдыхать и беречь. Торопливо удалился и, помахивая сложенной вчетверо характеристикой, поскакал в поликлинику.
Совесть меня не царапала. Царапал сам мундштук, и я наконец переложил его в карман: теперь-то пусть выпирает, не страшно.
Пожарное депо с фонтаном я обошел стороной, по берегу реки. На всякий случай.
В поликлинике мне без волокиты выдали пачку листков и справок, соединенных канцелярской скрепкой. Я прицепил к “анализам” характеристику, в которой было написано, какой я хороший и активный (знала бы Мира про мундштук!). И с этими трепещущими на ветерке бумажками двинулся дальше, в контору “Заготживсырье”.
Путевками ведала председательница профсоюза – очень полная дама с хитрыми глазками. Как звали, не помню, а фамилия была какая-то странная, “множественного числа”. Что-то вроде “Гайдамаки”.
Но для повести я придумал этой тете другую фамилию – Грузновато. Роза Яковлевна Грузновато. Так и буду ее называть.
– Здрасте, Роза Яковлевна! Вот… все готово… – Я слегка запыхался.
Мадам Грузновато сладко заулыбалась в ответ. Даже присела слегка.
– Здравствуй, Славик… Папа уже уехал в командировку? – Она имела ввиду отчима.
Я сообщил, что “папа” уедет вечером. На пароходе. А сейчас собирается.
Легкая тень мелькнула на лице профсоюзной командирши. Видимо, Роза Яковлевна рассчитывала, что Владимира Эдвиновича уже нет в городе и некому будет устроить скандал. А скандал мог случиться вот почему:
– Видишь ли, Славик… Такая неожиданность. Оказалось, что путевок нам выделили меньше, чем мы просили. И вот… получается, что тебя пришлось убрать из списка… раз ты сдал документы самый последний… Но ты не огорчайся! На будущий год мы тебя обязательно… В первую очередь!
Конечно, все врала! Путевка понадобилась для каких-то знакомых! Или для ее собственной дочки – Аллочки Грузновато (такой отвратительной девчонки с болячками на губах!). В первую секунду я был готов взорваться негодованием. Думает, если отчим в командировке, можно творить что угодно?! А я вот сейчас сбегаю за ним! Конечно, он не будет здесь применять “хук справа”, однако устроит такой шум, что…