Однажды орел…
Шрифт:
— Что вы, вовсе нет, — тихо произнес Мессенджейл. — Ничего похожего.
— А хоть бы и да, мне все равно. Эта проклятая, грязная война! — Томми окинула зал поразившим Мессенджейла стремительным, испепеляющим взглядом. — Посмотрите на них. Только беспристрастно… Глотают шотландское виски и бербон как отвратительные жабы, улыбаются тоже как жабы…
— Сегодня их праздник, — ответил Мессенджейл.
— Я все знаю об их праздниках. Им-то не придется отправляться за океан, навстречу пулям и шрапнели. О, нет, о них обо всех позаботились, все они приняли меры предосторожности…
— Некоторым придется. А некоторым — нет. Она упрямо покачала головой.
— Да. Но большинству не придется. — Отпив глоток, Томми поставила бокал на стол и посмотрела на Мессенджейла: пристальный угрожающий взгляд, от которого ему сделалось не по себе. Что-то она сейчас скажет?
—
— Мог бы сделать? Что именно?
— Так, чтобы его не послали в Англию. В Восьмую армию.
Мессенджейл поднял брови.
— О, дорогая, мы едем туда, куда нас посылают.
— Некоторые из вас едут. А некоторые — нет, — повторила Томми его слова. — Большинство ухитряется получить тепленькое местечко, славное благодатное местечко на берегу Потомака… — Оркестр заиграл «Бедняжку Баттерфляй». Мелодия звучала мечтательно и слащаво. Выражение лица Томми мгновенно изменилось, ее губы задрожали. — Пожалуйста, Кот, ну, пожалуйста. Во имя прошлого. По любой причине или вовсе без причин. Нажмите на тайные пружины, используйте все свои связи, порвите предписания или приказы, уж не знаю, что в таких случаях делают… Господи, сделайте же что-нибудь!..
«Сейчас она расплачется», — подумал Мессенджейл. Сумасбродная маленькая дикарка Томми Дэмон вот-вот совершенно потеряет самообладание, и начнется сцена, прямо здесь, посреди «Статлер-бара». Однако Томми сдержалась. Ее голос оставался спокойным, губы больше не дрожали.
— Он — это все, что у меня есть, Кот. Клянусь, он — это вся моя жизнь. Ничто больше не имеет для меня значения. Кроме этого мальчика, ничто… Ничего не могу поделать с собой, — продолжала она после короткой паузы. — Раньше я испытывала такое презрение к женщинам, которые вымаливают что-то или плетут интриги. Ирен Келлер, Кей Хартинг, прохвостка Резерфорд. Помните их? Попустительствующие пороку соблазнительницы, интриганки и просительницы… А теперь я поняла: я точно такая же, как они. Такая же. Я готова на все! И нет, слышите, нет такого преступления, которое бы я не совершила, для того чтобы моего мальчика оставили в Штатах… Не верите? — спросила она, слабо улыбнувшись. — Тогда испытайте меня. Попросите у меня что-нибудь. Я исполню вашу просьбу, не колеблясь и не терзаясь угрызениями совести. Понимаете?… знаю, — помол чаи, продолжала она, — я позорю армию, веду себя неподобающим жене офицера образом. Я понимаю это.
— Я не донесу на вас, Томми, — сказал Мессенджейл.
— Пожалуйста, Кот, — прошептала она, — сделайте так, чтобы он остался здесь, на родине…
Настойчивая и мучительная мольба в ее голосе и неприкрытое страдание, сквозившее в глазах, казалось, могли поколебать даже насыщенный табачным дымом воздух вокруг них. На какой-то миг Месссенджейл мысленно представил себе несбыточные картины: он и Томми путешествуют на теплоходе, останавливаются в номере отеля на берегу залива, присутствуют на официальных приемах в Вашингтоне… Но затем эти нелепые видения исчезли. Это невозможно. Совершенно. Слишком уж много препятствий на их пути, и не последним из них…
— …Но ведь есть Сэмюел, — вырвалось у него, хотя он и сам не представлял себе, что именно хочет сказать этим.
Томми резко махнула рукой.
— Он спасает мир от желтой опасности. А может быть, он всего лишь Черный рыцарь. Сэр Мордред [74] или что-нибудь в этом роде. Теперь он генерал. Долго ждал, но все-таки дождался этого звания. Он всегда был уверен, что станет генералом, и вот теперь стал им. О боже!.. — Томми оперлась подбородком на руку. Ирония и гнев на ее лице сменились подавленностью и печалью. — Я делала то, что он хотел, а он хотел меня. Теперь я понимаю, так было всегда. Он всех заставляет делать то, что хочет.
74
Персонаж одной из английских рыцарских легенд — племянник короля Артура. Пытался учинить мятеж, захватить трон и жену короля, но потерпел поражение и был смертельно ранен в битве на реке Кэмэл. — Прим. ред.
«Не всех, далеко не всех», — подумал Мессенджейл, но промолчал.
— И в Моапоре произошло то же самое, — продолжала Томми, — он заставил всех делать то, что хотел, независимо от того, хотели они делать это или нет. Вполне возможно, что он попросту сказал этим противным маленьким японцам броситься в океан, и они все бросились. Он просто заставил их смотреть на себя как на их
Она осеклась, отвела возбужденный взгляд в сторону. Мессенджейл вставил сигарету в свой длинный гагатовый мундштук, предложил сигарету ей. Он не испытывал и тени того страха, который пожирал Томми. Глядя на ее опущенные перед огнем спички веки, Мессенджейл подумал: «Мой сын. Этот юноша мог бы быть моим сыном, нашим сыном, и тогда мы не сидели бы здесь, как сидим сейчас. У нас был бы загородный дом в Майере, а сын учился бы в Вест-Пойнте или, может быть, в… И она знала бы, как очаровать начальника штаба, и Хэнди, [75] и Макнейра; [76] она знала бы даже, как справиться с Джинни, ведь они во многом очень похожи друг на друга…» Его снова разобрал сухой внутренний смех: чары Томми были настолько неотразимы, что иногда ей удавалось даже его превращать в мечтателя.
75
Xэнди, Томас Трой (род. в 1892 г.) — американский генерал, участник первой и второй мировых войн; последнюю закончил в должности заместителя начальника штаба сухопутных войск. В 1949–1952 годах командовал войсками США в Европе. — Прим. ред.
76
Макнейр, Лесли Джеймс (1883–1944) — американский генерал, участник первой и второй мировых войн. Командующий сухопутными ройсками США в 1942–1944 годах. Убит во время боев в Нормандии 25 июля 1944 года (при бомбардировке союзной авиацией). — Прим. ред.
— Послушайте, я попытаюсь сделать то, что в моих силах… — начал было Мессенджейл, но на ее лице застыло выражение такой глубокой безутешности, такого безмерного горя, что он замолчал.
— Этой войне не будет конца, — вяло, монотонно проговорила Томми. — Собственно говоря, это тысяча девятьсот восемнадцатый год, та же самая война, она и не кончалась. Нам лишь казалось, что она кончилась, а на самом деле она идет и будет продолжаться еще сто лет. Разумеется, мундиры, танки и самолеты будут другими, иными станут и разговоры о целях и задачах войны, но в палатах госпиталей будут лежать такие же изуродованные, задыхающиеся люди; по умершим будут устраиваться такие же немноголюдные и никому не нужные поминки. А война будет продолжаться и продолжаться, потому что мы не в состоянии расстаться с ней. Мы любим войну больше всего на свете… Вы знаете идиотов, которые вечно ноют: «О, если бы начать жизнь сначала?!» — продолжала Томми. — Так вот, я присоединяюсь к ним. Клянусь, я не повторила бы ни одного шага, пройденного в прошлом. Ни одного. Я бы вышла замуж за богатого человека — крупного издателя или нефтяного магната и с головой погрузилась бы в деньги, семейные дела и привилегии так, что меня не достал бы никакой удлиненный подрывной заряд…
«И обнаружили бы, дорогая, что ничего у вас из этого не получилось, — чуть было не сказал Мессенджейл. — Реальность все равно добралась бы до вас. К тому же, если вы желаете тешить себя несбыточными мечтами, то должны быть готовы заплатить соответствующую цену. А вы этого не сделаете».
— Да, это было бы славно, — произнес он вслух.
— Ну, так чего же вы хотите, Кот? — Вопрос озадачил, почти испугал Мессенджейла. Теперь Томми смотрела на него откровенно пристальным взглядом и казалась еще более привлекательной, чем прежде, если только такое было возможно. — Вот вы сидите, такой спокойный и жизнерадостный. Неужели жизнь для вас столь ясна, столь полна смысла? Неужели вы действительно так уверены в себе? Неужели вы никогда не просыпались ночью со вспотевшими ладонями и сжавшимся от ужаса сердцем? — Она ни на секунду не отрывала своего ужасного взгляда от его глаз. — Да, наверное, с вами такого не происходит… А со мной случается. Видит бог, случается. Скажите, Кот, у вас никогда не возникает желания перебить все окна, перевернуть все вверх дном, вырваться из всех этих идиотских и прогнивших «соблюдай правила игры», «неси свой крест» и тому подобных установлений? Какой смысл во всех наших устремлениях и в соблюдении этих условностей, если, лак сказано в библии, все станет прахом и все мы уйдем во мрак? Неужели мысль об этом никогда не побуждает вас попытаться как-то изменить все это?…