Однажды в Америке
Шрифт:
— Потому что, если бы ты был таким же, как твои папа и брат, ты бы не попадал все время в неприятности и, может быть, не был бы все время таким голодным, и, возможно, иногда думал бы о синагоге. — Мама глубоко вздохнула.
— Я думаю о еде и о том, как заработаю денег. Огромное количество денег, мам. Миллион долларов.
— Миллион долларов? Ты такой глупенький, сыночек. Поверь мне, миллион долларов — это для миллионеров. Для бедных людей — синагога. А теперь, пожалуйста, не отвлекай меня. Мне надо
— Мам, папа занял денег, чтобы заплатить за квартиру?
С кухни донесся глубокий вздох.
— Нет, сынок.
Я нашел «Робина Гуда», которого одолжил мне Макс, и начал его перечитывать. Я был страстным книгочеем и читал все, что попадало в мои руки.
Я слышал, как мама энергично трет белье в лохани. Постепенно комнату наполнили сумерки, читать стало трудно. Я зажег спичку и, взобравшись на стул, попытался открыть газ, но он не шел из рожка.
— Мама, у нас нет газа! — крикнул я.
Она тяжело вздохнула:
— Я его весь использовала на готовку и горячую воду для купания.
— Тогда дай мне двадцатипятицентовик для счетчика.
— Не могу, сынок.
— Почему, мам?
— Сегодня вечером у нас будут свечи.
— Но я не могу читать при свечах.
— Мне жаль, сынок, но я не могу дать тебе четвертак. Я опущу его в счетчик завтра вечером. Тогда его, может быть, хватит на всю неделю.
Я хлопнул дверью и направился в расположенный на лестничной площадке туалет, которым пользовались все шесть семей, проживающих на нашем этаже. Целая минута у меня ушла на то, чтобы привыкнуть к запаху.
В потайной нише за бачком унитаза у меня хранилась коробка с сигаретными окурками, которые я собирал на улице. Чтобы хоть как-то побороть чувство голода, я выкурил три окурка. Гвоздь, на котором обычно висела оберточная бумага из-под апельсинов, снова был пуст, и я отметил про себя, что надо не забыть набрать ее на Атторни-стрит, где ее выбрасывают уличные торговцы фруктами, распаковывающие свой товар. В качестве запасного варианта можно будет стащить телефонную книгу из кондитерской Джелли.
Услышав звук приближающихся шагов, я с надеждой посмотрел на дверь. Дверь открылась, и на пороге появилась Фанни, которая жила на одной с нами площадке. Она была моей ровесницей.
— Ах, это ты! — В ее возгласе слышались испуг и радость. — Почему ты не закрываешь дверь, как положено?
Я шутовски поклонился:
— Проходите, проходите, сказал паук мухе.
Она стояла в дверях и улыбалась.
— С какой это стати, неопытный младенец? Чтобы ты мог потрогать меня своими неопытными руками?
Она хихикнула и, положив ладони на широкие бедра, качнула ими назад и вперед. Узкое короткое платье не скрывало высокую круглую грудь и пухлые очертания невысокой фигуры. Это необычайно меня взволновало. Я просунул руки в вырез ее платья и начал ласкать теплую, гладкую грудь. Фанни покачивалась, закрыв глаза и часто дыша.
— Тебе это нравится, Фанни? — прошептал я.
Она открыла глаза и улыбнулась.
— Тити для младенцев, чтобы они кормились молоком, а не для мальчиков, чтобы они забавлялись.
— Зайди, — взволнованно прошептал я. — Мы закроем дверь и замечательно поиграем. — Я взял ее за руку.
Фанни подалась назад.
— Вначале сходи в кондитерскую и купи мне заварное пирожное.
— Где ты этому научилась? У Пегги? — проворчал я. Она хихикнула.
— Ладно, ты купишь мне одно? Если купишь два, то я разрешу тебе поиграть с моими ногами.
— Да, да, — пропыхтел я. — Я куплю тебе целую коробку заварных пирожных.
Она засмеялась над нотками безумия, прозвучавшими в моем голосе. Я обхватил ее за мягкие, пухлые ягодицы и, потянув на себя, попытался закрыть дверь.
Утробный рев, похожий на мычание коровы, зовущей своего теленка, резонируя, долетел с дальнего конца лестничной площадки:
— Фанни, Фанни, поторопись с туалетом!
— Это мама, — прошептала Фанни. — Мы идем ужинать к моей тете Рифке. Тебе лучше отпустить меня. Я разрешу поиграть со мной в другой раз.
Мне не хотелось ее отпускать. Я был слишком возбужден.
— Пожалуйста, отпусти меня, мне надо пи-пи, — сказала она. — А то я сделаю это прямо здесь.
Я выпустил ее. Она подняла платье, спустила штанишки и уселась на унитаз. Почувствовав отвращение, я вышел. Нет, она ужасно вульгарна.
Я спустился вниз, надеясь встретить Пегги, зашел в подвал, заглянул в туалеты на всех этажах и посмотрел на крыше. Ее нигде не было. Расстроенный, я стоял на крыльце и отпускал оскорбительные замечания в адрес проходящих мимо девчонок. Появился Большой Макс, спешащий куда-то, и махнул мне рукой:
— Пошли, Башка.
Я сбежал по ступенькам и зашагал рядом с ним.
— В чем дело, Макс?
— Идем, надо поехать с моим дядей.
— Он получил заказ на катафалк для жмурика? — обрадованно спросил я.
— Да, в Гарлеме. На Медисон-авеню. Ему надо помочь. Это незапланированная работа.
Запыхавшиеся, мы добрались до похоронного бюро как раз вовремя, чтобы помочь дяде Макса, гробовщику, занести в катафалк длинную плетеную корзину, после чего гордо уселись на широком переднем сиденье. Когда мы проезжали вдоль парка на Пятой авеню, дядя Макса ткнул пальцем в сторону шикарных домов и насмешливо произнес:
— Все равно очень похоже на Ист-Сайд. Готов поспорить, что в этих домах едва хватает денег на еду.