Однажды в мае
Шрифт:
— Не надо, папаша! Отдохни! Мы справимся сами!
Итак, пану Бручеку осталось лишь с сожалением посмотреть вслед танкам, когда они покатили по дороге. Франта издали помахал ему рукой, улыбаясь про себя тому, как иногда шутит жизнь: еще немного — и под красным знаменем проехался бы по пражским улицам настоящий полицейский довоенного времени!
Командир танка зорко присматривался к дороге через мост. Он видел пестрые плащ-палатки парашютистов, убитых Франтой, Галиной и Бручеком, обгоревший танк и почерневшую мостовую на месте взорванной баррикады из бочек, расстрелянный трамвай с высыпавшейся брусчаткой, разбитые в мелкий щебень красные кирпичи
— Кто здесь командир? — вдруг спросил он, перекрикивая гул моторов, и пытливо скользнул глазами по лицам Лойзы, Испанца и Гошека.
— Вот он, Гошек! — ткнул Лойза указательным пальцем в грудь Гошека.
— Хороший командир! Прекрасно себя проявил!
Когда советской машине пришлось почти у самого тротуара объезжать остов танка, командир коротко спросил Гошека:
— Это тоже ваша работа?
— Наша… — признался Гошек и радостно улыбнулся.
— Вы знали, что мы придем?
— Мы верили в вас, товарищи… — ответил Гошек, положил руки на сильные плечи танкиста и посмотрел в его ясные мальчишечьи глаза.
За трамвайной баррикадой водитель первого танка прибавил газу. Но через сто метров ему пришлось быстро затормозить и в конце концов остановить машину, не ожидая команды: сотни людей торопились навстречу танку.
С блестящими глазами, широко раскрыв руки для объятий, люди бежали издалека: новость распространилась по Голешовицам быстрее лесного пожара в засуху. От дома к дому спешили люди, барабанили впопыхах кулаками в окна так же, как в субботнюю ночь, когда нужно было строить баррикады, и будили всех, хотя в эту ночь едва ли кто-нибудь спал, взволнованным криком:
— Русские пришли! Наши здесь!
Радостная, ликующая толпа разлилась вокруг танков, словно волной захлестнуло их; сотни рук поднимались, чтобы хоть помахать танкистам, если нельзя приблизиться и пожать братскую руку.
Вот уже появились и первые цветы, наспех сорванные в садиках: желто-красные тюльпаны, тонконогие красавцы нарциссы, гиацинты на коротком стебле, очевидно росшие в цветочных горшках, и больше всего — огромные щедрые букеты мелкоцветной сирени, которая растет в голешовицких садиках. Вот уже кто-то подсаживает тонкую, словно прутик, высокую девочку, и она засовывает светло-фиолетовую кисть сирени в ствол орудия. И боевой танк, запыленный, забрызганный грязью, мгновенно преображается.
Молодой командир танка что-то кричит, но никто его не слышит — вокруг гудит человеческое море. И тут на мгновение исчезает боевой пыл танкиста. Он, вдруг забыв, что бой еще не кончен, улыбается во весь рот — сверкают белые здоровые зубы, лицо становится еще моложе, в настороженных глазах вспыхивает веселое лукавство. Сама жизнь протягивается тысячами рук к советским воинам, совершившим львиный прыжок от Дрездена к Праге, трижды прошедшим через смерть, согревает любовью их сердца.
— Алеша, поиграй! — вдруг весело кричит командир и выскакивает из башни на танк.
Вслед за ним из круглого отверстия мгновенно высовывается стрелок. Это кудрявый парень с орлиным носом; подняв над головой акробатическим жестом небольшую, украшенную перламутром гармонику, он растягивает ее над своими светлыми вихрами, так что она взвизгивает, и начинает задорно играть.
Песенка взвивается над толпой и несется навстречу утру. Люди улыбаются — это первые беззаботные улыбки после стольких ужасных дней. Командир спрыгивает с танка на землю, протягивает руку Галине, помогая ей сойти вниз. Толпа расступается, и на крохотной площадке возле танка начинается огненная лезгинка. Удивительно легко, и с каждым шагом все легче несутся в танце эти двое, после бессонной ночи, усталые люди. Галина словно забыла, что на ногах у нее тяжелые, неуклюжие башмаки Пепика.
Танкисты, раззадоренные примером командира, тоже не зевают. Только сейчас обнаружилось, сколько в танке всяких отверстий и дверок. Отовсюду — сверху, спереди, сбоку — выскакивают и выползают парни в гимнастерках и кожаных танкистских куртках, теперь уже без шлемов, чтобы лучше слышать музыку; они подхватывают женщин, невзирая на возраст, и кружатся с ними на асфальте, как в бальном зале. Голешовицкие девушки, хотя никогда и не видели такого танца, с врожденным чувством ритма сразу усваивают его и через минуту плавно плывут, притопывая и кружась, как будто всю жизнь отплясывали лезгинку.
— Молодцы ребята! Что в драке, что в пляске! — не утерпев, восклицает Лойза Адам и принимается хлопать в такт своими огромными ручищами.
У Гошека, как ни сердится он на себя, глаза вдруг становятся подозрительно влажными.
— Что за черт! Наверное, потому, что не выспался! — бормочет он, пытаясь обмануть Испанца, а потом, махнув рукой на все, перестает обращать внимание на слезы. Пускай текут!
Он смеется и только спустя некоторое время смахивает их рукавом. И вдруг он видит, что от Затор сюда мчится, размахивая огромной белой рукой, живой Пепик, взлохмаченный, полуодетый, в спортивных тапочках, а за ним во весь дух бежит Мария.
Все произошло очень просто. Весть о приходе русских дошла и до домика Гошеков. Взволнованная Мария Гошекова, уверенная, что раненый сын останется в постели, выскочила во двор а побежала к калитке. Но стук в окно разбудил Пепика. «Русские здесь»! — услыхал он громкое восклицание и вскочил с постели, как только за матерью захлопнулась дверь. И тут его взгляд упал на шкаф с надписью, которую мама сохранила до сих пор: И он прочитал еще раз:
Подходит это сейчас? Вот именно сейчас-то и подходит! В мгновение ока Пепик кое-как натянул на себя спецовку и, опасаясь наткнуться в калитке на мать, во второй раз за эти дни выскочил из окна на улицу. Едва он коснулся ногами земли и охнул от боли, как мать сейчас же его заметила, но бедняжка забыла ключ от калитки. Эта случайность дала Пепику возможность добежать до танков раньше матери.
— Пустите меня! Пустите! — кричит он, проталкиваясь через толпу. — Там на танке мой отец, мне нужно к нему!
Люди, главным образом потому, что видят огромную белую перевязку, охотно расступаются, и Пепик проталкивается все ближе и ближе туда, где по асфальту дробно стучат солдатские сапоги. Толпа мгновенно смыкается за Пепиком, так что Мария осталась далеко позади.
Гошек даже пожалел ее: ну и неугомонный у них сын! И сейчас матери покоя не дает! Ну, да ладно. Ведь этот парень со своей забинтованной рукой почти уже пробился к танку.