Однажды вечером в Париже
Шрифт:
Я не чувствовал себя несчастливым, однако и счастлив не был… Но однажды, в жаркий, душный летний день, пришло письмо от дяди Бернара, и тут я сразу понял, что теперь жизнь моя пойдет по-другому, понял и то, что в глубине души я остался тем мечтателем, который с сильно бьющимся сердцем сидел в темноте маленького зрительного зала и в то же время странствовал в далеких краях и мирах.
Случилось то, чего никто не ожидал, да и вообще не считал возможным. Дядя Бернар, которому стукнуло семьдесят три года, встретил женщину своей жизни и решил
У меня екнуло сердце, когда я прочитал несколько строчек, написанных кривоватым дядюшкиным почерком, из которых понял, что дядюшка продает «Синема парадиз».
«С той минуты, как я узнал Клодин, – писал он, – мне кажется, что все прежние годы между мной и реальной жизнью стоял кинопроектор.
Кто знает, сколько мне осталось… Словом, хочу напоследок сам выступить в главной роли. Но мне все-таки грустно, ведь в кинотеатре, где мы с тобой провели столько чудесных вечеров, устроят, чего доброго, ресторан или один из этих новомодных клубов».
Когда я представил себе, что старый кинотеатрик запросто могут превратить невесть во что, мне сделалось тошно, как будто я съел какую-то дрянь. Но в самом конце письма дядюшка Бернар спрашивал, не хотел бы я вернуться в Париж и стать собственником «Синема парадиз». И я облегченно вздохнул.
«Даже если ты, мой мальчик, живешь теперь совсем другой жизнью, ты по-прежнему остаешься единственным человеком, в ком я вижу своего преемника. У тебя ведь еще в детстве была настоящая одержимость кино, было и отличное, неизменно верное чутье на хорошие фильмы».
Тут я не мог не улыбнуться, вспомнив вдохновенные лекции дяди Бернара. Затем я опять перечитал последние строчки его письма, и задумался, и долго-долго сидел, уставившись на сложенный листок, который вдруг начал дрожать в моей руке, и в следующее мгновение листок раскрылся, две странички словно разомкнулись, как зеркало в «Орфее».
«А помнишь, Ален, как ты спрашивал, почему это некоторые фильмы ты любишь больше всех остальных? Сегодня я тебе отвечу. Самый короткий путь к сердцу – это путь через глаза. Никогда не забывай об этом, мой мальчик!»
Прошло полгода. И вот я снова в Париже, стою на перроне Лионского вокзала, откуда отходят все поезда южного направления, и машу рукой дяде Бернару, он уезжает со своей возлюбленной, Клодин, очаровательной миниатюрной дамой, чье славное личико все в бесчисленных мелких морщинках от смеха.
Я махал, пока дядин платок, который отважно и весело развевался на ветру, не превратился в маленькое белое пятнышко. Потом я взял такси и скоро вернулся в самое важное место моего детства. В «Синема парадиз», который теперь принадлежал мне.
3
Времена нынче такие, что далеко не просто руководить кинотеатром со своей программой, то есть таким, в котором делается ставка на фильмы высокого художественного уровня, а не на доходы от рекламы, кока-колы и громадных ведер с попкорном.
Люди сегодня, почти все, разучились по-настоящему смотреть кино, в течение двух часов жить только фильмом, если в нем идет рассказ о каких-то действительно важных вещах, серьезных или веселых. Они уже не способны увлечься и не думать о еде и питье, ничего не жевать, не тянуть через соломинку колу, хлюпая и причмокивая.
Вернувшись в Париж, я вскоре наведался в один из громадных мультиплекс-киноцентров на Елисейских Полях и понял, что мои представления о кинотеатре, который требует от зрителей известного почтения, очевидно, сильно отстали от жизни. Помню, в тот момент я вдруг почувствовал себя стариком, хотя было мне только двадцать девять лет, довольно-таки старомодным и совершенно чужим среди всей этой публики, шуршавшей пакетами и громко болтавшей.
Стоит ли удивляться, если в кинофильмах сегодня все больше шума и действие развивается как можно быстрее, – ведь в голливудских блокбастерах, экшенах, боевиках, которые и в Европе должны находить миллионы зрителей, все рассчитано на то, чтобы перекрыть шум и гам, который стоит в кинозалах, и создатели этой продукции, делая поправку на все меньшую восприимчивость публики, пускают в ход все новые и новые эффектные трюки и фокусы.
«А где же попкорн?» – снова и снова спрашивают зрители, приходя в мое кино. Вот только на прошлой неделе, помню, толстый мальчуган все дергал за руку мамашу и ныл; он и представить себе не мог, что два часа надо просидеть в кино – а ведь шел «Маленький Николя»! – и при этом не жевать; мальчишка был прямо-таки вне себя от возмущения.
«Нет попкорна?» – Он злился и крутил головой, оглядываясь в фойе, надеясь все-таки обнаружить где-нибудь в углу вожделенный стеклянный куб с попкорном.
«Нет. – Я развел руками. – У нас тут только кинофильмы».
Каждый раз, отвечая так, я переживаю маленький триумф. И все-таки порой меня охватывает тревожное чувство неуверенности в завтрашнем дне моего кинотеатра.
Итак, вернувшись из Лиона в Париж, я все свои деньги вложил в ремонт и переоборудование «Синема парадиз». Облезлый фасад заново оштукатурили и покрасили, вытертый ковер сменили, мягкие темно-вишневые кресла прошли чистку, и была обновлена вся техника: теперь я мог показывать и старые ленты, и новую цифровую кинопродукцию. Что же касается репертуара – тут у меня были свои амбиции, и они не всегда совпадали со вкусами широкой публики.
Франсуа, студент Института кинематографии, помогал мне в аппаратной, мадам Клеман, пожилая дама, прежде работавшая в универмаге «Прентам», вечером сидела за кассой, если я сам не продавал билеты.
В день открытия «Синема парадиз» пришли многие зрители, которые ходили сюда в прежние времена. Пришло и много новых, из любопытства, потому что несколько газет почтили это событие маленькими заметочками. В первые месяцы на недостаток публики жаловаться не приходилось, но затем настали времена, когда зал заполнялся разве что наполовину или зрителей не было вовсе. Мадам Клеман, сидя за кассой, показывала мне на пальцах, сколько билетов продано, – увы, нередко пальцев двух рук вполне хватало.