Однажды вечером в Париже

Барро Николя

Я собирался тщательно, волнуясь, как никогда в жизни, и представлял себе, что Мелани у себя, на другом берегу Сены, сейчас тоже собирается на наше свидание.

Орфей, усевшаяся на комоде в прихожей, внимательно следила за каждым моим движением, как будто чувствовала, что происходит что-то необычное. Под ее невозмутимым взором я занервничал еще сильнее.

И тут мне пришла замечательная идея, я понял, что делать, если не находишь себе места от нетерпения. Зачем сидеть дома? Сколько можно? Вечер чудесный, теплый, я просто пойду навстречу Мелани.

У меня

не было ни малейшего сомнения, что по дороге в кафе «Эспланада» она пройдет по своему любимому мосту. Как будет прекрасно, если я дождусь ее там, на мосту.

Я вытащил розы из воды. Два цветка немного помялись, но все остальные благополучно перенесли низвержение в мусорное ведро.

– Пожелай мне удачи, Орфей, – сказал я, открывая входную дверь.

Кошка восседала на комоде, невозмутимая, точно сфинкс, устремив на меня внимательный взгляд зеленых глаз.

Я закрыл за собой дверь и отправился в путь.

34

К мосту Александра Третьего я пришел без четверти восемь. Первое, что я там увидел, – новобрачная в пышном белом платье, прижавшаяся к своему свежеиспеченному мужу. Они стояли на левой стороне моста, у перил, и, улыбаясь, позировали фотографу, отбежавшему к краю широкого тротуара и наводившему на них объектив.

Невесты сродни трубочистам: говорят, увидеть невесту – счастливая примета, поэтому, когда встречаешь их, всегда радуешься. Но это еще не все!

Дойдя до середины моста, я остановился возле одного из тройных фонарей, опершись о каменную балюстраду, и тут меня поразило волшебство, равного которому мне, наверное, еще не доводилось пережить.

Воздух был нежный и золотистый, открывшийся с моста вид, простор и красота заставили радостно вздрогнуть каждую мою жилку.

На левом берегу Сены по авеню Нью-Йорк непрерывной лентой бежали машины, на правом, где высились остекленные крыши Гран-Пале и Пти-Пале, уличного движения не было. Там зеленели липы – уже скоро, не пройдет и месяца, воздух Парижа наполнится их благоуханием. Каменные ступени спускались к тихой набережной, где прогуливались несколько человек, на воде покачивались яхты и катера.

Почти бесшумно скользил по воде речной трамвайчик «бато-муш», чуть дальше перекинулись с берега на берег арки моста Инвалидов, а вдали вонзалась в небо совсем маленькая на этом расстоянии Эйфелева башня.

После всех бурь и волнений последних недель на меня снизошел чудесный, волшебный, совершенный покой.

Я глубоко вздохнул. Никаких мыслей у меня не осталось – их вытеснила одна: «Теперь все будет хорошо».

Небо уже окрашивалось вечерними тонами, и Париж на глазах превращался в магический лавандово-сиреневый город, который словно парил, поднявшись над землей.

В тот момент, когда загорелись фонари и над мостом словно повисли маленькие белые луны, я увидел ее.

Она появилась на час раньше назначенного времени и не спеша шла по мосту. В летнем платье и наброшенной на плечи вязаной кофточке, в красных балеринках, при каждом шаге колыхалась оборка

ее платья. Она шла по той стороне моста, где стоял я. Но была настолько погружена в задумчивость, что заметила меня, только когда приблизилась почти вплотную.

– Ален! – От неожиданности она улыбнулась самой волшебной, самой чудесной своей улыбкой и поправила волосы милым, знакомым жестом. – Что ты здесь делаешь?

– Жду тебя, – ответил я сдавленным голосом.

Забыты были все те прекрасные слова, которые я собирался сказать, забыты были и розы, лежавшие за моей спиной на перилах. Я смотрел в ее опухшие от слез глаза, на ее нежно порозовевшие щеки, смотрел на вздрагивающие губы, и сердце у меня едва не разрывалось от радости, и растроганности, и облегчения, и счастья.

– Я же только тебя жду!

Миг – и мы обнялись, плача и смеясь. Без всяких красивых слов наши губы нашли друг друга. Мы целовались – секунды превращались в годы, а годы в частицу вечности. Мы целовались под старым фонарем, под белым шаром, висевшим в вышине, словно луна, одна из бесчисленных лун. Мы целовались на одном из красивейших парижских мостов, и в этот момент он принадлежал только нам двоим, мы летели ввысь, к небу, уносились все выше и выше, и Париж стал одной из бесчисленных звезд.

Мы еще долго стояли на мосту и не могли прийти в себя, так мы были счастливы, двое странников во времени, которые наконец-то добрались до своего зачарованного места. Мы стояли и смотрели на Сену и отражавшиеся в ней огни. Мы опирались на балюстраду, и наши руки сплелись, как в тот первый вечер.

Я тихо спросил:

– Почему ты тогда просто не пришла в «Синема парадиз»? Тебе надо было только поверить мне.

– Я боялась, – сказала она. Темные глаза ее сияли. – Мне так страшно было тебя потерять… я и решила: уж лучше потеряю тебя по своей воле.

Я снова привлек ее к себе.

– Ах, Мелани… – тихо сказал я, зарывшись лицом в ее волосы, пахнущие ванилью и флердоранжем.

Я обнимал ее крепко, хотя сам с трудом держался, так сильна была нахлынувшая на меня волна нежности.

– Никогда больше – обещаю! – ты не потеряешь меня, – сказал я. – Ты никогда не сможешь от меня отделаться, так и знай.

Она кивнула, засмеялась, смахнула слезы. А потом сказала именно те слова, которые и мне пришли в голову, но чуть раньше, когда я остановился здесь, на мосту:

– Теперь все будет хорошо.

Совсем близко раздался вдруг странный шаркающий звук. Мы обернулись и увидели… кого же? Старикана в домашних шлепанцах! Он тащился по мосту, пригнувшись, и размахивал сжатым кулаком.

– Все – дерьмо паршивое, – просипел он злобно. – Дерьмо паршивое!

Мы взглянули друг на друга и засмеялись.

Чуть позже мы под руку перешли по мосту Александра Третьего на тот берег Сены, где находится кафе «Эспланада»; было полдевятого.

Там, где мы целовались, на каменной ограде остался забытый букет роз – как бы в подтверждение того, что даже умудренный жизнью старикан иногда ошибается.