Одним ангелом меньше
Шрифт:
— К ней можно? — робко спросил он.
— Да, конечно, — врач посторонился и отвел Ивана в сторону. — Скажите, как я должен поступить? По идее, мы должны поставить в известность милицию, но раз вы здесь…
— Я здесь как частное лицо, — перебил Иван. — Так что делайте все как положено.
Врач посмотрел на него с недоумением, если не сказать с изумлением, но ничего не сказал и пошел по коридору.
Иван заглянул в палату. Мужчина сидел рядом с Женей, держа ее за руку, и плакал навзрыд, как ребенок. Медсестра Люба, стараясь быть как можно незаметнее, отключала приборы.
Иван
Иван нашел Светлану. Судя по заплаканным глазам, ей все уже было известно.
— Света, пойдемте покурим, — предложил он.
На лестничной площадке было холодно, и сразу чувствовалось, что лето кончается. Иван протянул Светлане пачку, но она покачала головой.
— Года два уже не курю. Но дым все равно люблю, так что не стесняйтесь. Просто если человек предлагает кому-то пойти покурить, значит, ему не хочется быть одному.
— И откуда ты только взялась такая проницательная? — незаметно для себя Иван перешел на «ты». — Слушай, Свет, а как ты догадалась, что… она убивала вроде как по божьей воле?
— Я после училища два года на Фермском проработала. В Скворцова-Степанова. Таких видела… добрых молодцев и красных девиц! Поэтому и Женю могу если не понять, то простить. Так вот, там таких миссионеров — через одного. И все голоса слышат: кто бога, кто дьявола, кто вообще инопланетян.
— Знаешь, я ведь тоже сам с собой, бывает, разговариваю. И нередко.
— Вот именно что сам с собой. Это просто поиск оптимального варианта. А у них внутренний голос — самостоятельное существо. Шизофрения.
Ивану не хотелось уходить. Не хотелось думать. За окном становилось все светлее. А это означало рабочий день и неминуемое возвращение к кошмару. Та пустота, которую он ощущал уже месяц, со смертью Жени стала еще более страшной, и он лихорадочно пытался заполнить ее хоть чем-то — пусть даже разговором ни о чем с едва знакомым человеком.
Будь он другим, будь он собой, но прежним, лет на десять моложе, ему ничего не стоило бы заморочить этой девчонке голову, затащить в постель — лишь бы отвлечься. Но теперь, после всего пережитого, передуманного, несмотря даже на монашеский образ жизни, дававший о себе знать, Иван не мог уже просто так взять и использовать живое существо как зубочистку или носовой платок. И поэтому просто грелся в лучах Светиного обаяния и доброжелательности.
— Хотела бы я знать, почему она это делала, — зябко обхватив себя руками, задумчиво произнесла Светлана.
— Ты же сама сказала, что это шизофрения, — пожал плечами Иван.
— Но ведь не просто так все это началось.
— Теперь, наверно, уже и не узнаешь.
Почему? Женя говорила о ком-то, кто ее бросил и кого она все равно любила. Может, все дело в этом? Может быть, этот некто и стал побудительной причиной, думал Иван. Нет, не хочу ничего знать! Не хочу!
Попрощавшись со Светланой, он не стал дожидаться лифта и медленно спустился вниз. Часы показывали половину седьмого утра.
Иван курил, сидя на подоконнике, и смотрел, как внизу копошатся люди, похожие на нахохленных воробьев. Сверху падало что-то совершенно непонятное — какая-то жидкая грязь. Временами небо будто уставало капризничать, и тогда на минуту-другую выглядывало солнце. Совсем рядом беспокойно ворочалась в тесных берегах Нева, и было слышно, как она плюхается о гранит.
Он ненавидел ноябрь. По его мнению, это был самый гнусный месяц в году, когда все: и чувства, и желания, и даже само время — если не умирает, то, по крайней мере, впадает в летаргический сон. Грязь, слякоть, все кругом серое и унылое, один день похож на другой, и не верится, что существуют зима, весна и лето.
Краем уха Иван слушал разговор Кости и Алексея. Зотовы в январе ждали второго ребенка. Алексей надеялся, что на этот раз будет девочка.
— Мы бы ее назвали Надюшкой, — говорил он, мечтательно глядя в потолок. — Все вот пацанов хотят, а мне больше нравятся девчонки. Они такие забавные.
Иван впился ногтями в ладони — до того захотелось увидеть Аленку, прижать ее к себе, почувствовать прикосновение маленьких теплых лапок к лицу, волосам.
За четыре месяца, которые прошли с того дня, когда он ушел из дома, они виделись всего несколько раз. С боем выбивая отгулы, Иван заезжал за дочерью в школу и долго гулял с ней по городу. Алена, всегда такая живая и шумная, была молчаливой, подавленной, и ничто не могло ее по-настоящему развеселить. «Скажи, вы с мамой разведетесь?» — спрашивала она каждый раз. Иван как мог объяснял, что еще ничего не решено и даже если они разведутся, Алена все равно останется его дочкой, он будет по-прежнему ее любить и часто к ней приходить. Но все было напрасно: девочка смотрела на него огромными печальными глазами, в которых дрожали слезы.
Иван ненавидел сам себя. После каждой такой встречи он клятвенно обещал себе немедленно принять какое-то решение, но день шел за днем, а все оставалось по-прежнему. Он, который не боялся с голыми руками выйти против двоих вооруженных бандитов и спуститься по ржавой водосточной трубе с восьмого этажа, боялся набрать номер и сказать… Что?
Галину он ни разу не видел с первого сентября, когда они вдвоем провожали Алену в школу — первый раз в первый класс. Тогда Галя робко спросила, не пора ли объясниться, но Иван от ответа уклонился. Его мучила мысль о собственной трусости. Он понимал, что так продолжаться не может. Надо или разводиться, или возвращаться. Или хотя бы попытаться все объяснить. Без всякой надежды на понимание. Было бы странно полагать, что женщина — любая женщина, не только Галина — поймет такое. Простить — можно, но понять?..