Одно лето в Сахаре
Шрифт:
Мы ехали в глубоком безмолвии. Лейтенант, кроткая кобыла которого шла в ногу с моей, скрестил стремена у нее под шеей и удобно устроился в широком седле, зажав ногами луку. Маленький Али спрятался среди багажа, вероятно мало беспокоясь о дороге. М. по-прежнему замыкал караван, старался утихомирить свою беспокойную лошадь. Аумер попробовал свою флейту, наигрывая некоторое время, затем умолк; что до Бен Амера, то он оставался невозмутимым всю ночь, он, вероятно, спал, верный своей привычке. У него был отсутствующий вид, словно он витал в облаках, но вдруг послышался звонкий голос Аумера: «Эй, Бен Амер, дай табаку», и глухой, безразличный голос всадника откликнулся, как сквозь сон: «Не задень абрикосы» —
В десять часов ночь была такой ясной, что различались стрелки на часах. Мы объехали серую скалу, по форме напоминающую пирамиду, на вершине которой виднелось темное пятно.
— Мы на полпути, — сказал Али.
— Может, остановимся на ночлег? — сказал уже давно дремавший лейтенант.
— А где? — спросил я.
— Здесь.
— Мой лейтенант, — сказал проводник, — едем дальше, Уэд-Мзи совсем рядом.
И мы продолжили путь.
— Лошадь совершенно измучила меня, — снова заговорил лейтенант после часового молчания.
Он прочел мне лекцию о неудобствах ночных переходов и выстроил теорию, доказывавшую, что форсированный марш — самое эффективное средство от сна.
В половине первого ночи местность, которая вот уже час заметно поднималась, начала выравниваться. От мощных порывов ветра, приходящих из-за горизонта, на губах ощущался влажный привкус. Перед нами расстилалась огромная страна с редкими лесистыми участками; вдали, прямо перед нами, слабо слышалось кваканье лягушек.
— Едем, в Уэд-Мзи еще осталась вода, — сказал лейтенант, которого голоса лягушек привели в хорошее расположение духа.
Через полчаса мы спешились и, ступив на теплый песок широкого речного русла, раньше ощутили, чем увидели, близость воды. По обе стороны ручейка тянулись густые заросли тростника; за ним проглядывали невысокие темные деревья, цвет и форму которых можно было различить, несмотря на ночное время, — это была тамарисковая роща Решег. Впервые скупая река Уэд-Мзи одарила нас своей водой.
— Поставим палатку? — спросил лейтенант.
— Не стоит.
— Ковер тоже не будем стелить?
— Зачем?
Мой слуга М. спутал наших лошадей, обе лошади спаги вместе с желтой кобылой и мулом были отпущены в рощицу. Мы уселись вокруг зажженной свечи, воткнутой в песок. Бен Амер открыл свою джебиру и, ни слова не говоря, принялся за абрикосы. Аумер воздержался от еды, так как уже пообедал. Ночь была так безветренна, что пламя свечи даже не подрагивало.
— Кто последним соберётся спать, задует ее, — сказал лейтенант.
Все вытянулись на песке, завернувшись в бурнусы.
— А кто будет нести дозор? — спросил я.
— Господь бог, — сказал по-французски Аумер с прелестной улыбкой.
Трудно сказать, кто проснулся первым; я увидел, что все мои спутники смотрят на солнце, мирно встающее над страной, залитой розовым светом. Каждый острый листочек тамарисков был окружен золотым ореолом. Почти иссякшая речушка цвета лаванды вилась, словно песчаная дорога, между рядами зеленеющего тростника, за которым густо росли деревья. Воды едва хватало, чтобы оправдать присутствие лягушек, которых мы слышали накануне. В четверти лье к северу речка делала поворот, и над берегами, поросшими камышом, открывалась тонкая линия очень далеких розовых и нежно-лиловых гор. Небольшие стайки пиренейских рябчиков и пары светло-синих голубей беспокойно носились над рекой, скорее удивленные, нежели испуганные, нашим появлением. Среди деревьев раздавался голос маленького Али, который собирал лошадей. Хотя все вокруг было красиво и жизнерадостно, мы чувствовали себя одиноко.
— Только в деревне так хорошо, — сказал мне лейтенант, которому Уэд-Мзи, очевидно, напомнила ручейки на его родине. — Жаль, что вода такая соленая.
Действительно, она была похожа на морскую или, скорее, на насыщенный раствор квасцов.
Менее чем через четверть часа мы оставили берег реки и увидели на западе Таджемут, до которого было еще три часа пути. По отделявшей нас от него пустынной одноцветной равнине вилась длинная зеленая лента Уэд-Мзи. Примерно в двух лье на востоке виднелось несколько пальм, разбросанных среди жалкой растительности, — остатки умершего от жажды или уничтоженного войной оазиса. Маленький Али не мог ничего рассказать мне, кроме того, что здесь раньше были сады. Мы оставили позади последние холмы Джебель-Мила; справа — цепь высоких, могучих, совершенно голубых гор Джебель-Лазраг, а впереди, на краю огромной бесплодной равнины, вырисовывался на необыкновенно прозрачном небе подернутый дымкой гребень Джебель-Амура.
Уже целый час мы ехали молча, утомленные обжигающим солнцем. Вдруг порыв ветра, прилетевшего из пустынных просторов, принес слабые звуки арабской музыки. Спаги натянули поводья, как бы показывая, что тоже услышали столь неожиданный в стране безмолвия звук; маленький Али привстал на своем муле, всматриваясь в том направлении, откуда дул ветер. Пыльное облачко кружилось над равниной между нами и Таджемутом.
— Это племя кочует, — сказал Али, — переселяется.
Действительно, шум приближался, и вскоре можно было различить пронзительные трубные звуки волынки, выводящей один из причудливых мотивов, которые с равным успехом служат танцевальной и маршевой музыкой; такт отбивался ритмичными ударами тамбуринов. Иногда доносился собачий лай. Затем пыль, казалось, обрела форму, и мы увидели длинную цепь всадников и вьючных верблюдов, которые приближались к нам, собираясь пересечь Уэд-Мзи там же, где и мы.
Наконец можно было разглядеть походный порядок и состав каравана. Караван вытянулся длинной вереницей на добрую четверть лье. Во главе ехала группа всадников, эскортировавших трехцветное знамя — красно-зелено-желтое — с тремя медными шарами и полумесяцем на конце древка. За ними на спинах белых и светло-рыжих верблюдов покачивались четыре или пять ататишей яркого цвета. Затем следовала коричневая масса вьючных верблюдов, понукаемых пешими погонщиками. Замыкало шествие огромное стадо овец и черных коз, вынужденных бежать, чтобы поспевать за широким шагом верблюдов. Разделенное на маленькие группки стадо погоняли женщины и негры под присмотром верхового в сопровождении своры собак.
— Это племя ларба, — сказал Али.
— Мне все равно, — сказал лейтенант, — раз это не шериф.
Большое племя ларба, которое кочует вблизи от Лагуата, — одно из самых значительных на юге наших владений; вместе со знаменитым благородным племенем улед сиди шейх они считаются самыми сильными, смелыми и воинственными, да и самыми богатыми, владеющими, пожалуй, лучшими верховыми лошадьми во всей Сахаре. «Ларба, — говорит генерал Дома в своем путевом дневнике „Алжирская Сахара”, — очень храбры и не боятся вооруженных столкновений. Они прекрасно вооружены. Жизнь их полна приключений, к тому же из-за жестокого грабительского инстинкта, сталкивающего их слишком часто с другими племенами, они нажили многочисленных врагов…» Добавлю, что это племя считается вместе с племенем сайдов наименее гостеприимным. Оно участвовало во всех сражениях, потрясших пустыню; особенно последние пятнадцать лет ларба вмешиваются во все военные конфликты: они стояли против нас за стенами Лагуата; многие из них разделяли вплоть до Уарглы изменчивое счастье шерифа; именно среди ларба этот вождь партизан до сих пор набирает своих лучших всадников.