Одно сплошное Карузо (сборник)
Шрифт:
Русский поэт в прошлом ставил под вопросом место своего рождения, нынче поэт мучительно обозревает время своего появления на свет – много ли вокруг совершено преступлений?
Я думала в уютный час дождя,а вдруг и впрямь по логике наитья,заведомо безнравственно дитя,рожденное вблизи кровопролитья.В отместку палачам младенцы тридцатых годов как раз оказались первым советским поколением, вернувшимся к основам нравственности.
Обозревая
Вот где-то стала мелькать на молодых сборищах, описанных Евтушенко, высокомерная студентка с «тяжелокованной косой». Молодые влюбленности, «зеленый ветер шипра», бурная, загульная погоня за ассоциативной рифмой, просвисты вдоль московской поземки.
Оттепельная, едва ли не развязная (во всяком случае развязанная) рифмовка вырабатывала походку и мимику молодого литературного поколения.
Я так щедра была, щедраВ счастливом предвкушеньи пеньяи с легкомыслием щеглая окунала в воздух перья.Недорого я дам за писателя, не испытавшего в юности этого щеглиного легкомыслия и неряшливой щедрости, с которой опять же в поисках ассоциативки удалой ты сравниваешь мазурку и мензурку «внутри с водою голубой»… писателя, не замиравшего в комическом утреннем ошеломлении перед автоматом с газированной водой и перед другими источниками питья, пусть это хоть подземный метрошный конус с томатным соком…
за красоту твою и милостьблагодарю тебя, томат,за то, что влагою ты влажен,за то, что овощем ты густ……и далее, и далее, что стоит в базарный день молодой писатель, не разбудивший в поисках прочих влажностей иной десятиэтажный дом?.. Стакан воды, судари мои, не более того!
Не менее органично, чем поиски влаги, на поверхности в свое время появились ахмадулинские «О», эти пузыри неуместного в быту и в бытовой поэзии восторга. Перетряхнув пару сундуков отечественной традиции, молодая Ахмадулина завершила до поры свой гардероб весьма неожиданными в синтетический век натуральными боа и шлейфом:
Влечет меня старинный слог.Есть обаянье в древней речи.Она бывает наших словИ современнее и резче.В этом было, на мой, взгляд, нечто «хипповое», «желтоблузное», усмешка в адрес стереотипов журнала «Юность»; вывернутая наизнанку аристократичность оборачивалась изрядной «затоваренной бочкотарой».
Вот «Маленькие самолеты», одно из лучших стихотворений начальной поры. Поистине свободный стих. Нахальная рифмовка «самолета» с «соломоном».
…Те маленькие самолеты,Как маленькие соломоны,ВсеНедаром смеховой орган ЦК КПСС «Крокодил» рядом с издевательствами над «Апельсинами из Марокко» в ярости перепечатал этот стих целиком – ратуйте, мол, дорогие товарищи! – по глупости увеличив тираж «самолетиков» на три миллиона своих копий.
Кстати, о гардеробе. У современников, порой довольно злых, одежда Ахмадулиной иной раз вызывала подъем отрицательных гражданских чувств.
Почему-то вид молодой Беллы дразнил ощущением непозволительной роскоши, возникали миражи драгоценных каменьев и бесценных мехов – как может русская поэтесса носить такие шубы на фоне того, что происходит?! Хохма в том, что ни шуб, ни каменьев просто-напросто не существовало в ее быту, они лишь мерещились революционным демократам, ассоциировались с эстрадой (19 руб. 50 коп. за выступление по шкале Бюро пропаганды художественной литературы), а все туалеты роскошной суперстар можно, пожалуй, было охарактеризовать двумя милейшими словами: «разлетайка» да «кацавейка».
Эстрадные шестидесятые катились через Беллину жизнь клоунским, или, как тогда говорили «феллиниевским», карнавалом и в полной гармонии с его средиземноморским звоном поэтессе подчинялись мужчины, льстили женщины и предлагали дружбу животные.
В средиземноморской части нашей суровой родины, в миражном Тифлисе, ходила легенда, что Белла однажды зашла в клетку к медведю в сопровождении сотрудника местной Чека князя N. Князя медведь помял, поэтессу поцеловал.
Про медведя, может быть, и врут, но вот своими глазами видел я другое. Однажды провожали из Москвы в Ленинград Артура Миллера и на боковом перроне увидели свору сторожевых собак, привязанных к столбам, самых что ни на есть «верных Русланов». Хозяева их, сержанты и старшины, куда-то отошли по железнодорожным делам, и псы просто разрывались от ярости при виде такой массы расконвоированных граждан. Вдруг Белла – скачок, скачок – приблизилась к одному из страшилищ – ах, милая собачка! – взяла в руки жуткую морду, сплошную пасть, и поцеловала в обнаружившийся вдруг нос.
Видел своими глазами, господа, как чудовище мгновенно успокоилось и стало лизать Беллины руки. Знаменитости, эстрадные звезды окружены очень активным полем космической праны. На них и валится гигантский заряд чужой энергии, потная прана зала, взаимодействие и противоречие двух стихий: взять и отдать.
Эстрада – не только услада тщеславию, это дикий напряг навытяжку, руки за спиной, закинутая голова, «огромный мускул горла»: отдать и взять, опять отдать…
«Горло» – подарок структуралисту и фрейдисту:
«…обильные возникли голоса в моей гортани, высохшей от жажды»… «мой голос, близкий мне досель, воспитанный моей гортанью»… «во мне иль в ком-то, в неживом ущелье, гортани, погруженной в темноту» … «рана черная в горле моем»… «всего-то было горло и рука, в пути меж ними станет звук строкою…»
Что ж, и в самом деле, при всей своей внешней изысканности это балаганная, дерзновенная поэзия, ради массовой раздачи красот «берущая на горло».
Гармоничность Беллиного пути через славу развита, оказалось, до такой степени, что в разгаре этих явлений она едва не умерла от боли в солнечном (!) – что может быть естественней? – сплетении.