Одно сплошное Карузо (сборник)

Аксенов Василий Павлович

И все-таки ведь это была она, уже когда-то, еще в юности, восставшая против собственной изящной всеприемливости, та, за которой «дождь, как маленькая дочь» увязался и не отстанет. Сомнительно, что приживется в гостиных «зрелого социализма» среди коньяков, каминов и хрусталей поэт, уже тогда заметивший всеобщее настроение:

Дождливость есть оплошностьпустых небес. Ура!О пошлость, ты не подлость,ты лишь уют ума.

Отчетливо видит поэт и «убийцу в сером пиджаке», перед которым его жертва стоит навытяжку, и верность ее друзьям – не под вопросом, под вопросом обратное – верность и чистота помыслов ее друзей на «площади Восстанья, в пол-шестого»…

Сказав выше, что образ поэта своего времени всегда выходит за пределы его словесного

контура, я имел в виду, кроме прочего, и нравственный его облик, его душевную стойкость, даже его участие в литературном сопротивлении.

Белла дала свое имя «Метрополю», Дмитрий, не потому что ей кусочка Вашей (неофициальной) славы захотелось, а потому что лучшего места ей было не найти для множества ее собак и той одной собаки. С этой же жгущей потребностью разместить своих собак она бросалась в бесплодный бой за Сахарова, тащилась в Шереметьево, чтобы посигналить на прощание своей оберегающей рукой и нам, и Копелевым, и Войновичам, и Владимовым.

В калашном ряду, конечно, рассудят, почему и, главное, зачем Ахмадулина «пошла в народ»; мы, простаки, скажем спасибо любому побуждению, благодаря которому в нашей словесности появился цикл стихов «Сто первый километр».

Родная затоваренная бочкотара, она, как ей и полагается, еще жива на холмах и в оврагах меж селами Пачево, Алекино и Ладыжино; всегда еще жива. Конь Мальчик, баба Маня, к автору стихов обращающаяся со словом «андел», безвременно ушедший Французов (кажись, сродни Володе Телескопову?), цветок будущего Пашка… Последний достоин того, чтобы стихотворение, ему посвященное, было здесь приведено полностью.

Пашка

Пять лет. Изнежен. Столько же запуган.Конфетами отравлен. Одинок.То зацелуют, то задвинут в угол.Побьют. Потом всплакнут: прости, сынок. Учен вину. Пьют: мамка, мамкин Дядяи бабкин Дядя – Жоржик-истопник.А это что? – спросил, на книгу глядя.Был очарован: он не видел книг. Впадает бабка то в болезнь, то в лихость.Она, пожалуй, крепче прочих пьет.В Калуге мы, но вскрикивает Липецкиз недр ее коль песню запоет. Играть здесь не с кем. Разве лишь со мноюКромешность пряток. Лампа ждет меня.Но что мне делать? Слушай: «Буря мглою…»Теперь садись. Пиши: эМ – А – эМ – А.Зачем все это? Правильно ли? Надо ль?И так над Пашкой – небо, буря, мгла.Но как доверчив Пашка, как понятлив.Как грустно пишет он: эМ – А – эМ – А. Так мы сидим вдвоем на белом свете.Я – с черной тайной сердца и ума.О, для стихов покинутые дети!Нет мочи прочитать: эМ – А – эМ – А. Так утекают дни, с небес роняяразнообразье еженощных лун.Диковинная речь, ему родная,пленяет и меняет Пашкин ум.Меня повсюду Пашка ждет и рыщет.И кличет Белкой, хоть ни разу онне виделся с моею тезкой рыжей:здесь род ее прилежно истреблен.Как, впрочем, все собаки. Добрый Пашкане раз оплакал лютую их смерть.Вообще, наш люд настроен рукопашно,хоть и живет смиренных далей средь.Вчера: писала. Лишь заслышав: Белка! —я резво, как одноименный зверь,своей проворной подлости робея,со стула – прыг, и спряталась за дверь. Значенье пряток сразу же постигший,я этот взгляд воспомню в крайний час,В щель поместился старший и простивший,скорбь всех детей вобравший, Пашкин глаз. Пустился Пашка в горький путь обратный.Вослед

ему все воинство ушло.Шли: ямб, хорей, анапест, амфибрахийи с ними дактиль. Что там есть еще?

Все это поэтическое воинство теперь затерялось в бессмысленной толпе лишенцев 101-го километра, в жестоком мире, где обдирают каких-то сов, убивают собак, друг друга молотками, топорами, кирпичами по башкам, апрель, субботник ленинский, «землечерпалка со дна половодья взошла, чтоб возглавить величие свалки», над руинами храма Воскресенья, вокруг «Оки», заведения второго разряда, льется «вино», пошел «по вино» – …знаем мы, что здесь имеется в виду под словом «вино», совсем не то, что во всем другом мире…

Субботник шатается, песню поющий.Приемник нас хвалит за наши свершения.При лютой погоде нам будет сподручнейПриветить друг в друге черты вырожденья.Вдруг возникает идея: а не со дна ли это все морского?Наш опыт старше младости земной.Из чуд морских содеяны каменьяГлаз голубой над кружкою пивнойиз дальних бездн глядит высокомерно.

И впрямь – Марракотова бездна, откуда до поверхности почти уже не доходят сигналы.

Беллино войско – ямбы, дактили, амфибрахии – топчется посреди ленинского субботника с притворным добродушием. С натужной изо всех жил надеждой бормочет воинство в волнах моря разливанного:

…к нам тайная весть донесется: Воскресе!Воистину! – скажем. Так все обойдется.

Гармонически, вместе со всем своим поколением русской культуры, Ахмадулина приходит на грань отчаяния. На самих себя мы уже не надеемся, только лишь ждем чуда, тайного странника с благой вестью, способного пересечь кольцо 101-го километра.

Среди других основных мотивов поэзии Беллы Ахмадулиной особенно силен мотив товарищества. Иные строки этого мотива проходят через всю нашу жизнь, став уже чудесными клише. «Когда моих товарищей корят, я понимаю слов закономерность, но нежности моей закаменелость и т. д.». «Да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны»… «друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова»…

Я иногда ловлю себя на том, что слушаю или читаю стихи бессмысленно, то есть не вдаваясь в их смысл, ловя лишь их тон, ритм, синкопу, подобно тому, как слушают джазовую пьесу. Работая, однако, над этой статьей, я заново перечитал стих, откуда взята последняя из выше приведенных цитат, и в изумлении остановился на станце, что прежде терялась в созвучиях:

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К враждебности [245] таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

В свете этих четырех строк следует, очевидно, в финале сделать упор на слове «прекрасные». Других черт своих друзей благородный поэт видеть не хочет.

Июль 84. Шугарбуш, Вермонт.

245

Исправлено редакцией «Граней»: у Ахмадулиной и у Аксенова было «к предательству» («Из письма Василия Аксенова – Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру, весна (?) 1986). «Таинственная страсть» – название последнего завершенного романа Василия Аксенова.

«Юность» бальзаковского возраста [246]

Я, собственно говоря, чуть было не пропустил этот юбилей, едва не прошляпил в американских попыхах. Вдруг, как-то вечером звонок из Бостона – с вами говорит такой-то, старый читатель журнала «Юность». Надеюсь, вы не забыли, Василий Павлович, что наша с вами «альма-матер» в этом году отмечает свой тридцатилетний юбилей? С прискорбием пришлось признаться – забыл, забыл…

А ведь еще полтора года назад я читал лекцию о журнале «Юность» студентам университета Джорджа Вашингтона в нашей столице.

246

Опубликовано: «Стрелец», Нью-Йорк, 1985, № 10.