Однофамильцы
Шрифт:
– Тогда - не присутствуйте.
– А вот этого - нельзя. Там можно, здесь - ни-ни! Тут Бахметьев К. Н. счел момент подходящим и произнес с задумчивостью:
– Как бы это устроить... поддержку?!
– Что вы имеете в виду, дорогой Константин Николаевич? Есть возможности? живо отреагировал Вл. Бахметьев.
– Какие-то есть всегда и везде, - подтвердил Бахметьев К. Н.
– Не может быть?!
– Как вы думаете - здесь Россия? В этом пространстве?
– Не сомневаюсь. На сегодня здесь России больше всего! Численно!
– Ну а в России только то и есть, чего не может быть... (универсальное выражение, которому Бахметьев К. Н. безусловно доверял).
– Конечно! Конечно, я бы пошел на жертвы... почти на
– заверил Вл. Бахметьев.
– Жертвы должны быть серьезными. И даже - принципиальные.
– Это меня не пугает. Нисколько. Я - закален. Тамошн закалка, она, знаете ли, и здесь сказывается, и здесь она - не баран чихнул.
– Тогда - партбилет на стол!
Прошла минута, и Вл. Бахметьев кивнул. Оглянулся вокруг - вокруг не было никого, он кивнул еще раз.
– Вместе со стажем. Вл. Бахметьев снова оглянулся, снова кивнул и сам свой кивок негромко прокомментировал:
– Где билет, там и стаж. Иначе не бывает.
– Советскую власть ругать на каждом углу...
Вл. Бахметьев вздохнул и кивнул.
– Вождей партии и Советского государства - на каждом! Вл. Бахметьев сделал жест и только тогда кивнул.
– Изданий - никаких. С читателями, если вдруг обнаружатся, - не встречаться.
Вл. Бахметьев кивнул не оглядываясь.
И в конце концов разговор сам собою стал совершенно безмолвным. К тому же еще более откровенным. Совершенно без оглядок. И потому почти что душевным. Страшно было?
– спрашивал Бахметьев К. Н., сделав глаза круглыми, а правую руку приложив ладонью к горлу. Утром, бывало, проснешься и по-беспартийному перекрестишься: ночь прошла, а ты все еще дома! Слава Богу! А в общем-то, великий был вождь. Очень великий! Знал, кого сажать! Писателя Бахметьева не посадил же! Значит, не за что было садить. Значит, было за что не сажать! Глубочайшая интуиция руководителя великого государства. Хрущева вы что-то уж очень сильно ругали? Я, что ли, один? Ругал-то?
– А что же, Владимир Матвеевич, вы так осторожничаете? Ни слова не говорите? Чего в вашем статуте можно потерять?
– вслух и неожиданно спросил Бахметьев К. Н.
– Потерять в любом статуте можно. За потерями дело нигде не станет,- не отступал от бессловесного варианта Вл. Бахметьев.
– К тому же- привычка. А - вдруг? Вдруг и здесь тебя достанет Хозяин? Хотя бы с помощью какой-нибудь науки?
– Так ведь он-то, Хозяин-то, он еще раньше вас сюда поступил. Значительно раньше. Кстати - не встречались? Он как здесь - все еще с трубкой? Или без трубки? Уже?
– Не дай Бог!
– смешанно, то есть словами и бессловесно, стал рассказывать Вл. Бахметьев.
– У него же память - адская! Нет-нет, хозяев здесь никого не видно. У них, вероятно, своя закрытая и номенклатурная зона. Мы, советские, с немецкими товарищами по вопросу связывались - нет, говорят, ни Ульбрихта, ни Аденауэра в глаза не видели. И поляки так же. И чехи. Югославы тем более. У англичан не спрашивали - народ замкнутый. В общем, так оно и есть: закрыта зона, делить ничего не надо. Воздуха и того нет. Чем дышим - неизвестно. Пустотой дышим. Для посторонних часа на два, на два с четвертью и пустота годитс для дыхания. Но чтобы годы и годы? Очень скучно. Все живое потому и живет, что потребляет, а здесь? Пустотное равенство, больше ничего.
– Коммунизм?
– До конца воплощенный. В чем так и не было найдено между ними взаимопонимания - в вопросе о гениальности Вл. Бахметьева. Жертвы жертвами, но своей гениальности Бахметьев не хотел уступить нисколько.
– Почему?
– Сами подумайте: а тогда чего же ради я приношу все другие жертвы?
Правда, и еще состоялась между ними договоренность: в этой встрече участвовал как бы и не он, не настоящий Вл. Бахметьев. Упаси Бог! Это был некто, кто Вл. Бахметьева изображал, предположим, Станиславский какой-нибудь. Ну а кто сценарист - догадаться вообще невозможно.
Расстались.
Елизавете Второй Бахметьев К. Н. как бы между прочим рассказал:
– Случай произошел, - рассказал он.
– Встретилс с одним уже на том свете... Бахметьев К. Н. замолчал в ожидании вопросов со стороны Елизаветы - дескать, рехнулся ты, что ли?
– и так далее. Но Елизавета ухом не повела, она спросила: - Ну и что? Что из того?
– Конечно, ничего особенного. Разговорились. Он оказался верным ленинцем.
– Ну и что?
– Тебе бы с ним повстречаться? Обменяться мнениями? Вы, однако, нашли бы общий язык...
– Я туда все еще всерьез не собираюсь. Разве что изредка. И несерьезно!
– Зато он сюда собирается.
– А тогда - больно-то нужно?!
– изморщилась Елизавета всеми своими морщинами.
– Он оттуда - сюда, я отсюда - туда? Какой же, спрашивается, между нами может быть общий язык?
Невозможно представить, что было бы с населением земного шара, если бы все племянники стали такими, как Костенька. В детстве он был веснушчатым и сопливым мальчиком, любил бить соседские окна, в юности - драчливым парнем, в возрасте мужчины - бездельником и повесой. Годам к тридцати пяти он стал совершенно невезучим: сколько ни начинал учиться - не научился ничему, сколько ни начинал служить - ни на одной службе ничем не проявился. Годам к сорока, к сорока пяти Костенька стал неимоверным хвастуном, послушать - он все умеет, все знает, если же у него что не ладилось - то ли очередная женитьба, то ли он снова попал под сокращение штатов, - так это потому, что он на все плюет, плюет же на все потому, что он своенравный и любит справедливость.
Недавно Костенька въехал в новую квартиру и торжественно отметил событие. Костенькино новоселье действительно было ведь чем-то таким, что в сознание Бахметьева не укладывалось. Хотя бы и при всем желании. Но у него и желания такого не было, не могло быть.
Квартира - шесть комнат, все отделаны не то мрамором, не то под мрамор. Бахметьев обошел, ознакомился, в шестую шагнуть не смог: разве такие бывают? Мебель... Из Кремля, что ли, ее Костенька спер? Никак не мог себе Бахметьев К. Н. представить, будто такую можно пойти и купить в магазине. Другое дело спереть. Не просто, но кто умеет, у того, наверное, получится. Гости... Таких гостей Бахметьев через час и выгнал бы, к чертовой бабушке: ходят, смотрят - и ничему не удивляются! Подумали бы, сукины дети, что это за гость, который ходит по таким вот комнатам, пьет-ест от пуза невероятные блюда и вина и ничему не удивляется. Да такого гостя на порог нельзя пускать!
Нажравшись, но все еще не напившись, прихватив по бутылке, эти хамы гости сели в покер - и что же? И три, и пять, и более тысяч долларов проигрывает гость и по-прежнему лыбится как ни в чем не бывало! Бахметьев сидел в сторонке, соображал: это сколько же в каждом проигрыше-выигрыше минимальных пенсий? Продовольственных корзин? Единых проездных билетов? Хлебных батонов? Нет и нет - уму было непостижимо! Еще был струнный квартет, играл концерт и Калинку. Под Калинку гости плясали. И неплохо, грамотно плясали - значит, им это дело было знакомо.
Гуляли два дня и две ночи, отдыхая на всех кроватях, на всех диванах и на всех коврах, а что было после этих двух дней, Бахметьев К. Н. не знал - он ушел. Когда ушел, стали ему мниться напольные в квартире Костеньки часы, он такие видел по ТВ в кабинете президента, маятник разве только чуть меньше человеческой головы (может быть, и не меньше?), а впечатление- будто бы Костенька врем и то приобрел в частную собственность. И вот гуляет при участии маятника, под глухой, из каких-то других времен, бой этих часов. Кроме того удивительно: этот же механизм того же назначения и свойства помещался и в крохотных ручных часиках, исполняя совершенно ту же работу. Есть ли еще подобная машина на свете, чтобы в любых размерах оставалась самой собою?