Одноклассники smerti
Шрифт:
— А то и все три получится, — поправил опер. — Сейчас отпуска, не до тебя.
— Ясно, — вздохнул журналист. — Но все равно: спасибо тебе. С меня причитается.
— Кто б возражал! — не стал ломаться опер.
Они договорились встретиться «с джином», когда по делу Коренковой выплывет еще что-нибудь новенькое. Дима положил трубку и задумался.
В принципе, кое-какая картинка не криминальной, конечно, драмы, а психологического очерка о безвременно погибшем таланте у него в голове уже сложилась.
Девочка — больше
И Степан. Который сначала преданно носил неприступной Леночке портфель и ловил каждое ее слово. Потом, устав от роли пажа, переметнулся к более покладистой однокласснице. К его Наде. Спустя годы — когда звезда Коренковой померкла — вновь оказался подле нее. Жил в ее квартире. Делил с ней выпивку и постель. Потом непонятно зачем убил ее. И попытался хладнокровно скрыться.
Надька пусть вся на эмоциях, а права: непонятно, с какой стати Степану было убивать Коренкову? Пьяная ревность? Белая горячка? Но Дима припоминал: Ивасюхин хотя и смотрелся несколько потасканным, но на конченого алкоголика не походил. Не будет такой, даже если перебрал, убивать, потому что мозги сохранил. Проблюется себе тихонечко и спать пойдет. Вот Коренкова — та да, на любую глупость способна. Может, Елена его и завела? Разозлила, распалила настолько, что Степану ничего не оставалось, кроме как ее задушить? В состоянии, как говорится, аффекта?
Дима даже у Надежды спросил — та как раз на кухне крутилась, ужин готовила:
— Надь, а этот Ивасюхин ваш — горячий мужик?
— В каком смысле — «горячий»? — немедленно закраснелась подруга.
— В данный момент я не про секс, — усмехнулся журналист. — Имею в виду: завести его легко? Чтоб он, там, орать начал, мебель крушить?
— Да вообще невозможно, — отрезала Митрофанова. — Флегма еще та. Все бе-е да ме-е… Никаких эмоций. Мы с девчонками его снулой селедкой дразнили.
«Непонятно только, зачем тебе понадобилось эту снулую селедку у подруги отбивать», — мелькнуло у Полуянова.
Но спрашивать не стал — понимал, что новая , внезапно открывшаяся ему Надька все равно правды не скажет. Вместо этого поинтересовался:
— А вот скажи еще: у Степана в школе друзья были?
— Да был один, — пожала плечами Надька. — Такой же доходяга. Васёк Пшеницын.
— Из вашего класса? — навострил уши журналист.
Сегодня ведь, пока Надька на работе была, он раскопал в дальнем ящике стола ее выпускные фотографии. Долго
— Нет, он из параллельного, — тем временем ответила Надежда. — Они со Степкой на шахматах сошлись. Вечно, помню, трепались про всякие гамбиты да трехходовки. — В ее голосе прозвучало нескрываемое презрение.
— А я почему-то всегда считал, что ты шахматы уважаешь, — улыбнулся Дима.
— Шахматы уважаю. А дохляков — нет, — отрезала подруга. И строго добавила: — Дим, я, вообще-то, готовлю, а ты процессу мешаешь. Или иди отсюда, или лук порежь.
Он поспешно покинул кухню и, пока Надежда шипела луком и скворчала мясными отбивными, быстренько загрузил на лэп-топе свои базы данных.
Василиев Пшеницыных в Москве оказалось немало, но в Свиблове проживало только трое. А двадцать семь лет было лишь одному из них. Будем надеяться, это тот самый и есть.
Полуянов переписал в блокнот его домашний телефон и повел носом — отбивные, судя по всему, только что схватились поджаристой корочкой.
Он крикнул в сторону кухни:
— Надь! Ужинать скоро будем?
— Через десять минут! — откликнулась она. — Иди пока хлеба порежь!..
Семья, блин, семья. Вкусно — но так предсказуемо…
— Нет, Надька, мне еще один звонок надо сделать! — отмазался журналист. Закрыл от соблазнительных запахов и Надиных ушек дверь и набрал номер Пшеницына.
Недовольный женский голос ответил ему после первого же гудка.
— Могу я поговорить с Василием Пшеницыным? — бархатно поинтересовался Полуянов.
— Он спит, — отрезала дама.
Самое, конечно, время спать — ранний вечер, Дима в кои-то веки домой точно по КЗоТу явился.
— И когда он проснется? — кротко спросил журналист.
— К восьми должен. Ему на смену к девяти, — сухо пояснила собеседница.
«До чего трогательно! — возликовал про себя Полуянов. — Кто-то еще в ночную смену работает!»
Он сказал тетке, что перезвонит через часик, и отправился дегустировать Надюхин ужин. А между салатом и нежной отбивной как бы между делом он спросил:
— Надь! Помнишь, ты мне про Степанова друга говорила, про того шахматиста, Пшеницына? Он что, на заводе работает?
Та аж поперхнулась:
— Я говорила, что на заводе?!
— А что? Самое, по-моему, место для доходяги. Чтоб в настоящего мужчину превратиться, — усмехнулся журналист.
— Да ладно, Дим. Соцреализм сейчас не в почете, — улыбнулась Митрофанова. — А Пшеницын в казино работает.
— В казино?
— Ну да. Он ведь всегда играть любил. Хоть в шахматы, хоть во что. Карпова с Каспаровым из него не вышло — только и остается теперь смотреть, как другие играют. В смысле, карты им сдавать, — хмыкнула Надежда.
— А ты, Митрофанова, оказывается, язва, — задумчиво сказал Дима.