Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу

Зарецкий Анатолий

– Что с вами, молодой человек? Вам плохо?

– Нет. Спасибо. Мне хорошо… Очень даже хорошо.

– Что-то не похоже, – и прохожий, интеллигентного вида пожилой мужчина, пошел своей дорогой, подумав, очевидно, что я просто пьян.

Смахнув слезы, понял, что мне действительно стало легче. Это были первые слезы после того, как я навсегда простился с моей любимой Людочкой.

Тогда я не плакал. Тогда я умер, а мертвые не плачут.

«Прощай навсегда, ты – любовь моя первая», – вдруг припомнилась первая строчка одного из юношеских стихов. Я попрощался с памятным местом, где родилась наша с Людочкой первая любовь, и медленно, на свинцовых ногах, ушел оттуда, где мне вдруг захотелось

остаться навсегда.

Я шел по направлению к центральному парку. А вот и его обветшалый вход. Знакомая каштановая аллея. Скамейки вдоль аллеи. Как всегда – люди. Шахматисты, играющие на деньги. Просто отдыхающие.

Тут же припомнились соответствующие строки одного из моих первых стихов:

Теплый майский вечерок,Люди на скамейках.Дует легкий ветерокВ парковых аллейках.Словно ранняя весна,Милая и свежая,К нам девчонка подошла,Робкая, несмелая.Жизнь безоблачно текла,Словно песня звонкая.Но любовь ко мне пришлаВместе с той девчонкой.

Эти слова об этом парке, и, конечно же, «та девчонка» – моя любимая Людочка. Она тогда, естественно, еще ни о чем не догадывалась.

И снова о ней, только из другого стихотворения той же поры:

Еще не знаешь, ты, что я тебя люблю,Что жизнь свою тебе навеки отдаю.Так знай, что, невзирая на года,Я буду помнить о тебе всегда…

А может, она уже догадалась обо всем, причем, гораздо раньше меня? Хотя бы потому, что я всегда оберегал ее так, как никого другого. Это повелось еще со времен наших детских игр. А особенно страшно было за нее, когда мы играли в простой волейбол без сетки. Дело в том, что в соседнем доме жили сразу несколько будущих членов сборной СССР – будущих чемпионов страны и мира по этому виду спорта. Тогда они были такими, как мы. Разве что чуточку старше.

Правда, по-моему, у них было плохо с головой. И если мы просто играли, то эти «будущие», постоянно норовили с силой погасить мяч. И казалось, буквально торжествовали, когда гашеный мяч попадал в наших девочек, отбивая им руки, или другие части тела.

Я бросался под все их удары, направленные в сторону Людочки. Иногда, неумело падая, разбивался в кровь, но принимал их мощные удары на себя. Людочка сердилась. Она не понимала, что не сможет принять такой мяч.

Другие девочки откровенно плакали после особенно сильных ударов. Но когда играл я, ни один такой мяч не попадал в мою Людочку. А без меня она, похоже, играла редко, или вообще не играла. Особенно после того, как ее подруга, рыдая от очередного сильного удара, сказала успокаивающей ее Людочке: «Тебе хорошо. У тебя такой защитник».

А вот наша любимая скамейка в парке. Она уже, конечно, занята другими влюбленными. Я махнул им рукой, они помахали в ответ. Счастливые…

Мне хотелось еще посетить овраг, дно которого было выровнено так, что представляло собой абсолютно ровную площадку приличных размеров. Это было место наших тренировок и футбольных баталий.

В школьные годы и еще пару лет после окончания школы, мы с друзьями, побегав часик-другой за мячиком, обязательно отмечали нашу очередную победу или поражение.

Пили отвратительный портвейн, прямо из горлышка и без закуски. Вот таким был наш спорт. Нет, не пойду в этот раз. Людочка сюда с нами не ходила.

Стадион «Динамо», парашютная вышка, детская железная дорога – сколько связано со всеми этими местами. Нет, тоже не успею попрощаться.

Я вышел из парка. Влево уходило Московское шоссе. Вдоль него шли трамвайные пути – дорога моего основного транспорта. Здесь подряд размещались все памятные объекты, где я в разное время работал или учился. Завод ФЭД, авиационный завод, база нашего училища, харьковский авиационный институт, техническая база училища. Но мы с Людочкой здесь не бывали, а потому дальше я пошел по нашему маршруту.

Обычно из парка мы поворачивали направо. Шли мимо военного училища, в стенах которого мне тогда еще предстояло провести целых пять лет, и дальше – по центральной улице города.

Сумская улица – или харьковский Бродвей, как его называли местные «стиляги». Сколько связано с этой улицей! Демонстрации и гуляния – и в праздники, и в будни. Здесь всегда многолюдно. Много молодежи – местной, и приезжей. Здесь всегда надо быть начеку. Но здесь все же менее опасно, чем ходить по более тихим, но отнюдь не спокойным параллельным улицам.

Я дошел до центральной площади города – имени Дзержинского, но с памятником Ленину – прошел мимо обкома партии, где принимали в комсомол. Махнул на прощанье харьковскому университету, который очень помог мне в освоении математики. И, наконец, бросил взгляд на уникальное здание Госпрома с его телевизионной вышкой.

Следующий наш объект – парк Шевченко. Харьковчане чаще говорили – сад Шевченко. Он не такой большой, но ухоженный, в сравнении с центральным парком.

Отыскал все наши любимые скамейки под огромными раскидистыми деревьями на открытых местах. На некоторых удалось немного посидеть, вспоминая наши с Людочкой разговоры из серии «обо всем на свете».

Я прошел через весь парк – к каскаду искусственных водопадов, откуда с высоты открывался чудесный вид на город. Это было одно из самых любимых наших мест – в центре города только отсюда можно было во всей красе наблюдать солнечные закаты.

В годы нашей вынужденной разлуки я часто приходил сюда один. Мне было плохо. Я грустил.

И вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Если б смог я в стихах передатьТе порывы моей души,То волненье ее и ту боль,Что заставила сердце страдать —Неокрепшее, юное сердце…Если б мог я в стихах передать…Занимался багровый закатУходящего в прошлое дня.Словно грустный, прощальный взглядМоей юности светлого сна.Я навстречу закату бреду.Солнце, милое, стой, погоди!В темноте я свой путь не найду —Хоть немного еще посвети.Неизбежность меня страшитЗатеряться во мраке ночном.День окончен. И нет впередиТой, что сердце зажгла мне огнем.Ничего, что светило звездой,

Конец ознакомительного фрагмента.