Одноклассники
Шрифт:
– Что он инопланетянин и прилетел к нам с миссией дружбы! – выпалила Ирина.
Земцов плотоядно улыбнулся.
– Нет, не отгадала. Он сказал, что эти деньги принадлежат твоей фирме, что ты приказала ему вывезти их за границу и «отмыть».
– Как отмыть? – ахнула Ирина. – Они же намокнут!
Земцов с силой врезал кулаком по столу.
– Хватит корчить из себя идиотку! Под суд пойдешь по четырем уголовным статьям! Будешь веселиться, хлебая тюремную баланду!
– Что ж это за четыре статьи такие, миленький? – жалобным голосом спросила Ирина, теребя платье на груди.
Земцов поставил локти на стол и, выкидывая вперед ладонь, стал загибать пальцы:
– Мошенничество – раз! Лжепредпринимательство – два! Контрабанда – три! И фиктивное банкротство – четыре! По совокупности двадцать пять лет отхватишь! Гнилой старухой на свободу выйдешь. Вот тогда снова всем классом встретимся и посмеемся вволю.
– А можно мне еще пятнадцать годков за убийство, миленький? По блату отстегни, а? И тогда я тебя собственными руками придушу.
Земцов скрипнул зубами.
– А ведь я могу эти словечки оформить как угрозу убийством, – предупредил он. – И тогда твои шутки большими слезками обернутся.
Ирина повернулась к Кириллу.
– У тебя нет носового платка, а то мой уже насквозь промок!
Земцов выпрямился, сытыми глазами посмотрел на стол и отрицательно покачал головой, будто кто-то предложил ему перекусить, а он отказался.
– Я сам люблю юмор, – произнес он. – Но ценю и понимаю его, если человек шутит вовремя. И в этой связи не могу понять, чему ты так радуешься?
– О какой радости ты говоришь, милый! – всхлипнула Ирина. – Мне впору с головы до ног слезами залиться! Ты же еще не все знаешь. Например, о том, что в моем офисе был произведен обыск.
– Ну и что? – выжидательно спросил Земцов.
– А то, что тебе надо снова прикинуться покойничком или, скажем, унитазом и срочно выехать в Краснодар. С Самарским, видишь ли, осечка вышла. Не знаю, что вы там с ним на допросе делали, но он меня, безгрешную, незаслуженно очернил…
– Короче! – рявкнул Земцов.
Лицо Ирины стало жестоким и спокойным.
– Короче, Земцов, твой следователь не смог доказать мою причастность к меченым долларам. Обломался он! Документы, которые твои шавки нашли у меня в офисе, свидетельствуют о том, что эти доллары принадлежат Самарскому, что получил он их три года назад. И знаешь где? В пункте приема акций «Титаника», на совершенно законных основаниях: он снял весь свой вклад, включая проценты. И пару дней назад по собственной воле решил вывезти их за границу. Это его проблемы, Земцов. Мы не проверяли, были метки или не были на поступающих к нам купюрах. Что принимали, тем и расплачивались с вкладчиками. Экономическая контрразведка подсунула нам бяку, а мы этой же бякой рассчитались с народом… Ну что, съел?
Земцов сделал движение, будто хотел коснуться то ли наплечной кобуры, то ли мобильного телефона, спрятанного на поясе, но рука его замерла на полпути.
– Как же ты легко топишь своих сотрудников, Гончарова, – произнес он. – Столько человеческих судеб…
Кирилла даже передернуло от этих слов.
– Земцов, ты же не судьбы жалеешь. Тебе жалко новые звезды, которые ты, наверное, уже примерял к погонам.
– Дурак ты, Вацура! – выдавил из себя Земцов. – Ну что ты изображаешь из себя благородного рыцаря! Ты знаешь, кого выгораживаешь? Преступницу! Уголовный элемент! Воровку, обокравшую тысячи людей!
Он перевел взгляд на Вешнего, понуро сидящего у камина, на Белкина, который уже слился с креслом, посмотрел на Анатоля, кивающего и жующего, на Люду, полуспящую на ступенях.
– Вы что, с ума все сошли? Вы перестали воспринимать происходящее? Вы перепились тут, что ли? Или обезумели, вспоминая детство? Встряхните своими мозгами! Детство прошло! Мы стали другими и уже по-другому должны относиться друг к другу! Невозможно вернуться во вчерашний день. Он вытянул руку, показывая на Ирину.
– Это уже не та пухленькая девочка, которая своим умением быстро решать задачки приводила в восторг учителей. Это черная личность, которую следует изолировать от общества.
Он повернулся к лестнице и показал пальцем на Люду.
– И это уже не та нежная, легкоранимая девочка, которая плакала на уроках литературы, жалея придуманную Катюшу Маслову. Она не пожалела живого человека и выстрелила ему в сердце.
Земцов кивнул на Белкина, который, словно желая спрятать глаза, прильнул губами к горлышку бутылки и в такой позе застыл.
– И это уже не тот ласковый одуванчик, который писал стихи и читал их девочкам. Тем, кто не в курсе, скажу: на Белкина заведено уголовное дело, он дал подписку о невыезде, но, как видите, нарушил ее. И за это будет наказан.
Взгляд Земцова упал на кудрявую голову Вешнего.
– А ты, дамский угодник и мелкий спекулянт, вообще никогда не был святым. Никто не задумался, почему именно ему Гончарова поручила убить меня? Что это, как не внутренняя готовность к тяжкому преступлению?.. Ну и… и, наконец, Вацура. Совесть класса! Ты, дружок, уже давно не совесть. Ты променял ее на смазливую девицу. Надеюсь, ты понимал, что твой благородный порыв есть не что иное, как содействие преступнице, укрывательство преступления? Теперь готовься за это благородство отвечать.
Земцов замолчал. Он был доволен своей речью. Очень коротко, очень точно – как последний гвоздь в крышку гроба. После такой речи уже нет смысла что-либо говорить.
– Себя забыл, – нарушил тишину Кирилл.
– Что? – Земцов вскинул брови. – Себя?..
Он задумался и принялся ходить вдоль стола. Задача оказалась непростой. Что же сказать о себе?
– А вот я мало изменился, – признался он. – Что правда, то правда. По-прежнему не люблю уступать. По-прежнему злопамятен. Никто и никогда не сможет меня унизить, купить, навязать мне свою волю… Словом, если что-то еще осталось от нашего прошлого, то это я.