Одухотворенные люди
Шрифт:
Фильченко и Одинцов с ходу запустили гранаты по темным телам пехотинцев. Пулемет Цибулько не давал врагам возможности подняться. Когда они приподымались, Цибулько бил их точным секущим огнем; если они шевелились или ползли, Цибулько переходил на "штопку", то есть вонзал огонь под углом в землю сквозь тело врага. Но у пулеметчика была трудная задача: он должен был не повредить своих, сблизившихся на смыкание с противником.
Немцы, однако, тоже соображали кое-что; они поняли, что лучше на время отойти, чем до времени умереть. Человек тридцать сразу вскочили с земли, жалобно закричали и побежали
Цибулько дал последнюю долгую очередь по бегущим и выщелочил из них еще семерых врагов, и по ним еще били с флангов.
Краснофлотцы возвратились на свою позицию в дорожной насыпи, уже обжитую и привычную, как дом. Они возвратились утомленные, как после трудной работы, и тотчас задремали, пользуясь наступившей тишиной в воздухе и на земле. На посту остался один Фильченко.
Через полчаса над полынным полем и над шоссейной дорогой низко пронеслись немецкие штурмовики. Они одновременно обстреливали землю из пулеметов и бомбили ее, и без того всю израненную. Дремавшие в окопе моряки не поднялись; бодрствующий Фильченко не стал их будить; день еще долго будет идти, и бой еще будет, пусть они отдыхают пока.
После ухода самолетов опять настала тишина. И в тишине кто-то окликнул Фильченко по имени.
Вдоль насыпи бежал корабельный кок Рубцов. Он с усилием нес в правой руке большой сосуд, окрашенный в невзрачный цвет войны; это был полевой английский термос.
– А я пищу доставил!
– кротко и тактично произнес кок.
– Разрешите угостить бойцов, товарищ политрук?
– Разрешаю, - значительным голосом сказал Фильченко.
– Благодарю вас, - поклонился кок.
– Где прикажете накрыть стол, под горячий, огненный шашлык? Мясо - вашей заготовки!
– Когда же ты успел шашлык сготовить?
– удивился Фильченко.
– А я умелой рукой действовал, товарищ политрук, и успел!
– объяснил кок.
– Вы же тут поспеваете овец заготовлять, о вас уже половина фронта все знает. Сколько вы овец подшибли, и то люди знают, ну - точно!
– Да откуда же это люди знают, когда мы сами того не знаем! засмеялся Фильченко.
– А на фронте ж, как в деревне, на улице: чего не нужно - так все враз знают, а что надо - так, гляди, и забыли!
– сказал кок.
Рубцов нашел ровное место возле самой насыпи, расстелил чистую скатерть, разложил на ней приборы, поставил тарелки - все находилось в особом ящике при термосе, - а затем вынул из термоса алюминиевый сосуд, парующий и благоухающий мясом.
Краснофлотцы, дремавшие во время воздушной бомбежки, теперь проснулись и вышли из окопа наружу, на мясной запах.
– Это ты что за кафе на войне устроил?
– строго сказал Фильченко.
– Кафе на фронте полезно, товарищ политрук, - объяснил кок Рубцов, оно победе не помешает, нисколько, нет! Вот гроб - это лишнее, его я не захватил. А кафе - это великое дело, товарищ политрук: это мирное время на память бойцам!
Моряки внимательно рассматривали полевое кафе Рубцова, потом одновременно поглядели на кока и захохотали во все свои молодые, отдышавшиеся глотки.
– Бегаешь ты вот тут по переднему краю, шлепнут тебя, кок, по посуде на голове!
– предупредил Паршин Рубцова.
– Нет, я чуткий, я буду живой, - отверг кок такое предположение.
– А я ж для вас стараюсь, чтоб тело ваше питать!
– Врешь!
– сказал Цибулько.
– Не бреши!
– Так я брешу, Вася, малость, - сознался кок.
– Ну, я тоже хочу немножко себе на грудь чего-нибудь схватить!
– Чего тебе надо на грудь схватить?
– прохрипел Красносельский.
– Ну, так, - сказал кок, - пусть орден, пусть будет медаль, я бойцов под огнем кормлю, а чем кок хуже сестры?
– Вот кок-то мировой!
– сказал Одинцов.
– Он и герой, он и карьерист, можно медаль ему дать, а можно и плюху! Он имеет на две вещи сразу!
– Жрать давай!
– не утерпел Цибулько.
– Пожалуйста, - пригласил кок, - у вас же во рту все время слова были, шашлыку места нету!
Подразделение Фильченко целиком уселось на траву за скатерть, а коку велено было стать на пост и глядеть вперед - следить за врагом.
Покушав, моряки решили, что кок Рубцов "может". Это слово означало на их дружеском языке высшую оценку какого-либо действия; сейчас они оценили таким способом шашлычную работу кока.
– Кок, ты можешь!
– крикнул Рубцову Паршин.
– Знаю. Я же работник творческий!
– равнодушно отозвался кок.
– Этот кок далеко пойдет, - сказал Одинцов, - у него и талант и нахальство есть.
После обеда моряки выстроились. Фильченко скомандовал: "Смирно! Равнение на кока!" Это было воинским выражением благодарности за шашлык, и кок ушел в тыл, вполне довольный своим героическим мероприятием по накормлению бойцов.
Моряки остались одни. Время было уже за полдень. Фильченко поставил часовым Одинцова, а остальным своим людям велел отдыхать. Бойцы легли по откосу снаружи, чтобы погреться немного на весеннем солнце.
– Фу ты, черт, я пить захотел!
– обиделся Паршин на свою привычку пить после пищи.
– Хорошо в бою: ничего не хочешь! А как только мирно живешь, так все время тебе чего-нибудь хочется: то кушать, то пить, то спать, то тебе скучно, то...
И Паршин подробно перечислил, что требуется мирно живущему человеку; такому человеку и жить некогда, потому что ему постоянно надо удовлетворять свои потребности. А живет, оказывается, счастливой и свободной жизнью лишь боец, когда он находится в смертном сражении, - тогда ему не надо ни пить, ни есть, а надо лишь быть живым, и с него достаточно этого одного счастья.
– Вижу танки!
– сказал Одинцов с насыпи.
– По местам!
– приказал Фильченко.
– Принять танки огнем!
Он вышел на позицию и стал терпеливо считать танки, выходившие из-за высоты. Их оказалось пятнадцать: по три машины на душу бойца, а прежде было по полторы; стало быть, немцы удвоили порцию. И тотчас же началась скорая артиллерийская стрельба; немцы били сейчас беглым огнем, отвлекая внимание русских, чтобы занять их силы на широком фронте и внезапно прорвать оборону в одном месте, вонзившись туда танками.