Офицер артиллерии
Шрифт:
— Когда получил звание Героя? — переспрашивал Ковтунов. — В сорок четвертом. За переправу через Западную Двину. Помнишь переправу? В сорок восьмом году поступил в академию имени Фрунзе. А два года назад окончил Высшую военную академию. Ну а ты как?
Михалев улыбнулся.
— Да видишь ли, первое время хандрил, хотел вернуться в часть — не пустили. Демобилизовался и уехал в
— А помнишь Запольского? — спросил Ковтунов. — Он окончил транспортную академию. Года два тому назад. Проездом в Закавказский военный округ был в Москве, заходил. Шофер Камочкин пишет из Ленинграда. Работает на заводе токарем. Передовик… Растут люди, Николай Иванович, а?
Друзья снова наперебой заговорили, вспоминая бои под Сталинградом, под Курском. Потом Ковтунов достал из книжного шкафа альбом, и они стали рассматривать фронтовые фотографии. Пожелтевшие любительские снимки воскрешали давние события, помогали вспоминать фамилии, даты, детали…
— Да-а, сколько времени прошло, Георгий Никитич, а кажется, что все это было только вчера… — задумчиво произнес Михалев.
В прихожей задребезжал звонок. Полковник поднялся и, извинившись перед гостем, вышел из комнаты. Через минуту Михалев услышал его голос:
— А, Хасан! Почему целых два дня не приходил? Ведь тебе скоро уезжать. Вот, Любаша, сегодня у нас два гостя. Как у тебя там? Скоро?
Ковтунов ввел в комнату круглолицего черноволосого подполковника.
— Это мой друг детства, Хасан Тукманбетов. Я тебе о нем рассказывал? Тоже артиллерист. Воевал командиром дивизиона на Кавказе, в Крыму, сдавал, а потом и брал Севастополь.
— А я ответ на письмо получил, потому пришел, — с заметным восточным акцентом сказал Тукманбетов, усаживаясь на стул против дивана. — Все спрашивают, когда приедешь? Директор школы приглашает, председатель колхоза приглашает. Все привет передают. И даже знаешь кто? Старый Юлдаш Абдурахманов: помнишь наши «налеты» на бахчу? Жив еще. Только совсем старый стал, белый.
Тукманбетов повернулся к Михалеву и стал пояснять:
— После войны, понимаете, в сорок восьмом году, побывал на родине и больше не едет.
— Приеду, приеду, обязательно приеду, Хасан. Вот отпуск в будущем году получу и приеду. А на письмо отвечу. Завтра же отвечу…
Вошла Любовь Николаевна и пригласила к столу. Когда все расселись, Ковтунов встал, поднял бокал.
— Что ж, первый тост за встречу, друзья?.. Да, возмужало наше поколение, — раздумчиво, будто сам с собой, проговорил Ковтунов, поставив опорожненный бокал рядом с тарелкой. — Немало испытаний выпало на его долю, и самое большое — война. Сколько прекрасных людей отдало жизнь за то, чтобы отстоять в боях Родину! — Ковтунов помолчал, снова наполняя бокалы. — Помнишь Тогузова, — обратился он к Михалеву. — Сколько вражеских танков он уничтожил! За Курскую битву получил Героя посмертно. И Васильев, командир первой батареи, тоже… А Павлика Башлаева, нашего школьного приятеля, помнишь, Хасан? Он тоже отдал свою жизнь за победу… Вот я и предлагаю, друзья, второй тост за всех тех, кто смертью храбрых пал в боях за нашу Советскую Родину…
До поздней ночи просидели они за разговором, не замечая времени. За окнами уже начинал брезжить рассвет. В синеватой полутьме потускнели многочисленные огни Москвы. Прошли первые трамваи.
— Ну, друзья, — отдыхать. Пора уже. А что не договорили — завтра договорите, — сказала Любовь Николаевна и рассмеялась. — То есть я хочу сказать сегодня. Ведь уже утро!
Все поднялись из-за стола и, будто сговорившись, подошли к окну.
Проспект оживал. Медленно шли машины, поливавшие мостовую. По широкой, блестящей влагой ленте асфальта бесшумно неслись автомобили. Куда-то спешили люди. Окна на противоположной стороне проспекта ярко вспыхнули в лучах еще невидимого солнца.
Рождался мирный, трудовой день столицы.