Шрифт:
Предисловие
В 1690 году вышла в свет знаменитая работа английского философа-материалиста Джона Локка (1632-1704) «Опыт о человеческом разуме», ставшая одной из скрижалей Просвещения. «Человек Локка», разумный и добродетельный, лишенный ханжества, но соблюдающий высшие нравственные нормы, вытеснял из комедиографии «человека Гоббса», который находил приверженцев в дворянско-аристократической среде и был наделен хищным, разрушительным эгоизмом. Как ни парадоксально, в период Реставрации материализм английского философа Томаса Гоббса (1588-1679) находил многочисленных приверженцев в придворно-аристократических кругах. В то время как буржуазия держалась за религию, светская среда явилась благоприятной почвой для утверждения материалистических идей. Цинический скептицизм, присущий английскому дворянству времен
Свои взгляды на искусство комедии Фаркер изложил в трактате «Рассуждения по поводу комедии в связи с положением английской сцены» (1702) — своеобразную дань полемике, вызванной в литературных и театральных кругах памфлетом Колльера. Защищая английскую комедию от нападок проповедника, Фаркер подчеркнул, что она может великолепно выполнять воспитательные функции и, как серьезные жанры, вершить правосудие, воздавая должное добродетели и наказывая порок. «Комедия сегодня, – писал Фаркер, – не что иное, как отлично обрамленный, интересно изложенный рассказ, цель которого наставлять или порицать». Восставая против ограничивающих свободу писателя и драматурга правил трех единств, Фаркер призывал своих коллег взять за образец яркости, краткости и выразительности басни Эзопа, многие «рецепты» которого приемлемы и для искусства комедии.
Свою точку зрения на задачи комедии Фаркер изложил также и в предисловии к комедии «Братья-соперники» (1702): «Существует мнение: дело комедии – критиковать глупость и безрассудство, цель трагедии – бичевать порок, – писал он, – Но что делать со злом «средним», слишком высоким для комедии и слишком низким для трагедии? Неужели оно может оставаться безнаказанным? Разве не опасны для общества злодейства, разоблаченные в моей пьесе, – мошенничество, злословие, интриганство, подлог?.. Но персонажи мои слишком мелки для трагедии. Что же с ними делать? Конечно, они должны стать предметом комедии».
В этих рассуждениях намечается поворот к буржуазной драме.
Остроумие, блеск, юмор, ирония, сочные, ярко вылепленные характеры – все это щедро представлено драматургом в комедии «Офицер-вербовщик», все призвано создать произведение, верно отражающее современное ей состояние мира.
В атмосферу веселья и смеха читатель погружается, как только открывает первые страницы комедии, – на рыночной площади ловкий и смекалистый сержант Кайт вербует в гренадеры. Уж и мастер он на цветистые речи да на хитрости разные! А что делать? Иначе никого не завербуешь. Весельем пронизаны все сцены, где капитан Плюм встречается со своей возлюбленной Сильвией. Их диалоги – словно бой на рапирах: удар, еще удар, временное отступление, ловкий выпад, снова атака. А чего стоит сцена, где пройдоха Кайт, выдавая себя за астролога, предсказывает простодушным горожанам их будущее! Тут уж комических ситуаций, задора, страсти к розыгрышу хоть отбавляй!
Но Фаркер не только смешит. Сквозь смех то и дело прорываются нотки осуждающие, сатирические, «колкие». Фаркер отлично знает жизнь. Он сам был офицером-вербовщиком в пехотном полку. Он умен, наблюдателен, этот лейтенант, приехавший однажды в Шрусбери вербовать солдат для королевской армии, вот уже который год ведущей разорительную войну. Разве может он не понимать всю жестокость законов о принудительной вербовке? Разве может не видеть, как с помощью обмана и мошенничества людей насильно заставляют служить королеве? Закон гласит: «...рекрутировать здоровых мужчин, не имеющих определенных занятий и видимых средств к существованию...». Вот и решает сержант Кайт (с полного на то согласия судьи и капитана Плюма) забрать в солдаты «честного малого», шахтера: ведь он работает под землей, а следовательно, не имеет «видимых» средств к существованию.
Кто побогаче, тот откупится от армии: даст взятку судье да капитану. Ну а беднякам что делать? Порой и они находят выход: «Уж так мы договорились, – доверительно сообщает суду подружка шахтера, – он будет звать меня женой, чтоб меня за шлюху не считали, а я его – мужем, чтоб ему в солдаты не идти».
Кем же населил Фаркер свою комедию? Шахтер, проститутка, кузнец, мясник, деревенский парень Буллок и его сестра Рози, сержант и капитан королевской армии... Не часто доводилось английскому зрителю начала XVIII столетия встречаться с такими героями. После светских остроумцев, щеголей и кутил Лондона – простые люди маленького захолустного городка. К провинции у Фаркера особое отношение, исполненное доверия, уважения. По замечанию литературного критика и поэта Ли Ханта, читая пьесу, «вы словно вдыхаете чистый, свежий, бодрящий воздух далекого захолустного местечка». И люди в этом местечке, как убедительно доказывает Фаркер, выше душой и чище нравом, чем лондонский свет, откуда брали своих героев Этеридж, Уичерли, Конгрив или Ванбру. Неверно было бы, однако, полагать, что эти комедиографы никогда не «опускались» до изображения провинциального быта и жизни: Уильям Конгрив, например, знакомит нас в «Двойной игре» с «удивительным обществом» – лордом и леди Трухлдуб и их окружением; в «Неисправимом» Джон Ванбру приводит нас в дом сэра Танбелли Кламзи, где мы встречаемся с его женой и дочерью. Но характеры этих провинциалов, выписанные сочно и ярко, наделены лишь отрицательными чертами. Тупость, обжорство, леность ума, узость интересов – вот что в первую очередь типично для «провинциальных аристократов».
Иное дело у Фаркера. Судья Бэланс, его дочь Сильвия, шропширский джентльмен мистер Уорти – люди умные, образованные, по-своему интересные. Нет, Фаркер далек от мысли идеализировать своих провинциалов! Рассказывает он о них порой с мягким юмором, но всегда с каким-то внутренним чувством признательности и уважения. Благодаря Фаркеру, как тонко подметил один из исследователей его творчества, Уильям Арчер, английская комедия начала XVIII века вырвалась из узкого, замкнутого круга фешенебельных гостиных и кофеен Лондона и перекочевала на рыночные площади, проселочные дороги, в дом сквайра, в зал суда.
Воздух провинции словно облагораживает героев Фаркера, смягчает их души. За бравадой и дерзостью капитана Плюма скрывается доброе сердце: «Ей-богу же, я не такой непутевый, как думают, – признается он Сильвии. – Я просто люблю привольное житье, а людям кажется, что это разврат. Ведь они судят по видимости: им не вера в бога нужна, а набожность...» Сколько общего окажется впоследствии у капитана Плюма с другим героем английской литературы, добрым малым Томом Джонсом, главным персонажем – романа Генри Филдинга «История Тома Джонса найденыша», написанного четыре десятилетия спустя.
Умная, энергичная и смелая Сильвия не имеет ничего общего с «городскими» героинями Уичерли или Конгрива. Перед нами женщина благородная, волевая, борющаяся за свое счастье лишенная, по словам Плюма, «притворства, неблагодарности, зависти, корыстолюбия, спеси и тщеславия, которые столь свойственны ее сестрам». Не случайно так часто литературоведы сравнивают Сильвию с Виолой и Розалиндой, героинями комедий Шекспира «Двенадцатая ночь» и «Как вам это понравится». Сильвия – воплощение деятельного начала в жизни. Задорная, остроумная, она не хочет стать женой-рабыней, беспрекословно подчиняющейся воле мужа. Капитану Плюму она станет другом, будет равноправной участницей всех семейных дел и затей, вместе с мужем будет «все утро носиться под звуки охотничьего рога, а весь вечер – под звуки скрипки».
Надменная Мелинда, обладательница солидного состояния, в финале пьесы «капитулирует» перед верностью мистера Уорти, понимая, что главное в жизни – искреннее чувство.
Доброе расположение Фаркера ко многим своим героям сказалось и в том, что драматург никогда не превращает их в «ходячие карикатуры», как это нередко делали его предшественники, комедиографы эпохи Реставрации. В пьесе есть, пожалуй, всего лишь одно исключение – капитан Брейзен, нахальный, болтливый, пошлый. Всех-то он знает, всюду бывал, во всех битвах участвовал, со всеми на короткой ноге. Здесь драматург не скупится на гротеск, буффонаду.