Офсайд
Шрифт:
– Ну… да, разумеется! – рассмеялся я.
– Ты взрываешь мой мозг, – пробормотала она.
– Прости, что? – переспросил я.
– В школе ты полный придурок, – выдала она.
Я рассмеялся.
– Не сдерживайся, – посоветовал я, – а то заработаешь язву.
– На поле ты задница.
– Это совершенно другой костюм, – не задумываясь, ответил я.
– Костюм? – Николь на довольно долгий период прекратила свою тираду, чтобы посмотреть на меня снизу-вверх из-под бровей.
Я опустил глаза и похлопал большим пальцем по отвороту
– И это тоже совершенно другой костюм – он отличается от униформы моей команды, – объяснил я.
– Так что, – воскликнула она, – ты становишься совершенно другим человеком, потому что ты в другом… костюме?
Слова Жака самовольно сорвались с языка:
– Весь мир – театр, Румпель, – сказал я и подмигнул.
– В нем женщины, мужчины – все актеры, – продолжила она, улыбнулась и приподняла брови.
Я закружил ее на месте в медленном темпе, а затем вновь прижал к себе ближе.
– У них свои есть выходы, уходы, – процитировал я. – И каждый не одну играет роль27.
Ее улыбка стала шире, и она была потрясающей. Мою грудь сдавило, дышать стало труднее. Я сбился с шага в танце.
Я хотел ее узнать.
Хотел, чтобы она узнала меня.
Не того придурка со школы.
Не парня в смокинге.
Не вратаря на поле.
Просто меня.
Но я не знал, кем я был.
Мои мысли разгоняются с бешеной скоростью, идея о том, чтобы проводить с ней больше времени и просто… разговаривать становилась все более и более привлекательной. Но в то же время она пугала меня. Я могу представить себя, рассказывающем о многом Николь – возможно, даже слишком многом. Что она подумает о моих рисунках? Нравится ли ей классическая музыка? Подумает ли она, что все это лишь дурацкая трата времени? А что если она узнает, какой бардак творится в моей голове? Она уже думала, что я задница, и я в принципе не могу отрицать, как это определение мне подходит – уж точно я не был благоухающей розой. Что бы она подумала, если бы знала, что даже собственный отец терпеть меня не мог? Что если бы она узнала, почему он так сильно меня ненавидел?
Что бы она подумала, если бы узнала, что я убил собственную мать?
В пьесе Шекспира «Венецианский купец» Ланчелот сказал: «но истины не утаить». Так или иначе, мне нужно будет держать ее в неведении о том, каким ужасным я был на самом деле.
Ну и как мне это сделать?
Глава пятая
ХУЛИГАНЫ
– Собираешься сорвать вишенку28 с этой малышки? – спросил папа по дороге с банкета.
– Блядь, да, – ответил я на автомате.
– Черт, – рассмеялся папа. – Это реально выбесит ее отца.
– Хех, – слегка улыбнулся я и облизал губы. –
– Что ж, возьми ее в оборот, чтобы она делала за тебя задание по биологии, – сказал папа. – Ты не должен терять концентрацию, но чуть приструни ее, если потребуется. Грег все талдычил, какая она смышленая, так что, если правильно все разыграешь, может она позаботится и о других твоих домашних заданиях.
– Да, это было бы здорово, – сказал я и кивнул в подтверждение, в то время как в голове вновь прокручивал каждый проведенный с ней момент.
Вот она в капюшоне позади моих ворот.
Тепло ее прикосновения, когда я врезался в нее, и глубина голубых глаз, когда она посмотрела на меня.
Как пыталась не обращать на меня внимания на уроке.
Запах ее волос, когда я склонился к ней поближе и спросил, не мокрая ли она.
Тот недоверчивый взгляд, когда я придержал дверь и пригласил ее на танец.
– Просто продолжай концентрироваться на важных вещах, сын, – сказал папа. – Ты же знаешь какие они, эти вишенки. Если она станет приставучей или типа того, порви с ней, прежде чем она станет отвлекающим фактором.
– Я не позволяю надоедать мне, – услышал я собственный ответ, – но маленькая вишенка звучит аппетитно.
– Чертовски верно. – Папа слегка усмехнулся, но больше не упоминал Николь.
К счастью.
Я чуть расслабился, похоже, папа был в хорошем настроении. Когда мы добрались до дома, было уже довольно поздно, поэтому я направился прямиком в кровать просматривать события прошедшего дня. Закрыл глаза и почувствовал холодок от ее гладких пальцев, обхвативших мое плечо. Я чувствовал ее сопротивление, и как она расслабилась в конечном итоге, позволяя мне вести ее на танцполе. Я видел ее улыбку и чувствовал слабый запах каких-то духов… аромат цветов или трав… я не был уверен, пока по прошествии некоторого времени не вернулся к этому.
Сирень.
Мама посадила куст у нашего старого дома.
Я открыл глаза и потянулся рукой через кровать вниз к тумбочке. Вытащил этюдник и начал рисовать. Сначала появилась часть ее головы, чуть склоненная на бок, открывая мне вид на шею, когда я держал ее в соответствующей позиции для вальса. Ее локоны, плавно ниспадающие по плечам, в момент, когда она кружилась в танце. Конечно же, зубки, легонько прикусывающие ее нижнюю губу, когда она посмотрела на меня в ожидании.
Я рисовал, не прерываясь, пока не пришло время для утренней пробежки.
Во время бега я поднажал… конкретно. Проверил время – средний показатель пять минут сорок секунд за милю. Отлично. Я старался не закрывать глаза, пока завтракал хлопьями и пытался определить настроение папы. Он взглянул на мой шагомер и кивнул мне, по крайней мере, это было хорошо.
– Я еду в больницу, – сказал он. – Скорее всего, вернусь поздно.
– Не проблема, – ответил я.
– Ты утром позанимался с весом?
– Сегодня у меня свободный день, – сказал я. – Никаких силовых до завтра.