Огнеглотатели
Шрифт:
— Вперед, Бобби! — кричит. — Догоняй! Кто первый перебежит на ту сторону?
3
В город мы вернулись пешком. Дождались автобуса у военного мемориала. На нас смотрел ангел с мечом в руке. К нему тянулись стоявшие рядами каменные солдаты. Поверх убористых строчек с именами погибших горожан кто-то написал белой краской: «ДОЛОЙ ЯДЕРНУЮ БОМБУ». В автобусе мама обняла меня одной рукой, а я не возражал, мы так и сидели, прижавшись друг к другу, пока автобус тарахтел по городской окраине. Я сижу и пытаюсь расслышать стук
— Просто как… — говорит. — Впрочем, кто может описать такую красоту?
— Ты, — пробормотал я, но так тихо, чтобы она не расслышала.
— Ты, — сказала она. — Ты чего-то совсем притих в последнее время. Куда подевался наш жизнерадостный безобразник? — Она сжала мою руку. — Ну, не переживай. Это такой период. Скоро опять станешь жизнерадостным. Ух, ну только посмотри на Мистера Все-Под-Контролем!
Смотрю — папа дожидается нас на перекрестке рядом с «Крысой», руку поднял, чтобы остановить автобус. Мама, когда спрыгивала, топнула ногой.
— Думаешь, мы такие тупые, что проедем свою остановку? — спрашивает.
А потом хихикнула и поцеловала его.
— День прошел просто отлично! — объявила она. — Рынки, мосты, силачи. Давай расскажи ему, Бобби. Расскажи, что ты сделал! Давай!
Мы все взялись за руки и зашагали по дорожке к морю. Идем мимо почты — витрина там забита рыболовными сетями, комиксами, игрушечными солдатиками и автомобильчиками, ненастоящими собачьими какашками, ведерками и лопатками. Я тем временем собираюсь с мыслями.
— Там был такой дядя, его зовут Макналти… — говорю, а мама разом меня обрывает:
— Дядя? — И как захохочет. — Дядя? Да это дьявол, демон, бандит… И ты представляешь, кого именно он выбрал из всей толпы?
И мы все давай хохотать, а мама рассказывает про этого ненормального с его спицами и цепями и про его трясущегося ассистента — в смысле, меня. А папа раз — и примолк.
— Низкорослый, волосы черные, в татуировках? — уточнил папа. — Макналти?
— Да, — ответил я.
— А ведь я его знавал раньше.
— Ты его знал? — удивился я.
— Угу. — Папа покачал головой и уставился в пустое небо. — Вот только думал, что он уж давно умер.
Мама вытаращилась на него, широко открыв глаза.
— Ну ничего себе, — говорит. — А ну, выкладывай все подробности.
Папа тихо рассмеялся. В конце дорожки показалась шершавая полоска пляжа. Тут же был разбитый колесами круг, где разворачивались машины и повозки. Мы дошли до пляжа, там острые кусочки угля смешались с мягким белым песком.
— Ну же! — не отставала мама.
— Дело было в конце войны, — сказал папа. — Целую вечность назад. В сорок пятом году нас отпустили по домам. Мы с ним возвращались из Бирмы на одном судне. Он был из тех, кому больно уж крепко досталось, слишком много выпало всякого. Мозг у него кипел, как чайник. Перебрал он войны, перебрал зноя, перебрал всяких магов. Не человек был, а развалина. Малыш Макналти, говорите? Вот уж не думал, что он столько протянет.
Темнело. Вышли звезды. Завращался прожектор на маяке. Мы пошли к воде.
— На судне он у нас был вместо шута. По большей части мы его терпели, иногда подсмеивались. Мозги у него совсем выгорели. Чары и заклинания, проклятия и пляски. Показывал всякие фокусы с веревками, шпагами и огнем. Некоторые говорили — настоящий чародей. Некоторые подыгрывали ему, заботились как могли. Было понятно, что без присмотра он пропадет. Но были там и такие… ведь жестокость человеческая безгранична. Однажды утром иду, а он лежит кучей на трапе, вся одежда разодрана, череп проломлен, весь в крови. Я ему: чего случилось? А он мне — ничего. Ничего. И ревет белугой. Весь трясется. Я до него дотрагиваюсь — а у него глаза как у побитой собаки. И все поскуливает… Я кликнул медсестру, и пока она накладывала швы, он даже не поморщился. Только гладил мне руку и повторял — славный ты, славный паренек. Бедняга!
— Интересно, как это его к нам занесло? — говорит мама.
— Бог ведает, — отвечает папа.
Прожектор на маяке повернулся в нашу сторону. Стал ярче, потому что надвинулась ночь. Мы стояли и вдыхали морской воздух. Смотрели, как ныряет припозднившаяся крачка. Дальше на берегу морские угольщики и их пони тащили телеги, набитые добытым из моря углем. Смеялась какая-то девочка, я вгляделся в том направлении. Воздух затих. Море затихло. Отполированным металлом протянулось до темного, полностью плоского горизонта. Свет прожектора превратился в луч, который шарил по морю, по земле, опять по морю. Мы стояли молча, неподвижно. Даже почти не дышали, будто боялись нарушить этот покой. И вот наконец мама вздохнула. Папа зажег сигарету, глубоко втянул дым.
— В каком мы мире живем, — сказала мама.
Улыбнулась. И как толкнет папу локтем.
— Ну, мистер кулинар, — говорит, — какие чудеса нас ждут по возвращении домой?
— Целый банкет, — говорит папа. — Пошли покажу.
Мы зашагали к своему дому над пляжем. В окне горел свет. Бледный дым стоял над трубой.
— Макналти, — говорит папа. — Давай ты меня туда отведешь, Бобби, покажешь, где его видел. Может, он еще вернется. Кто бы мог подумать, через столько-то лет. — Он открыл калитку в сад. Сжал мою руку. — Он, сынок, всегда был безобидным. Так что не шугайся.
4
На ужин были пирожки прямо из духовки, с начинкой из картофельно-морковного пюре. Папа дал мне полкружки своего пива. Еще был рисовый пудинг, поджаристая корочка, а под ней — мягко и сладко. Мы полили его вареньем и развздыхались от такой вкусноты. Притушили свет, открыли шторы. Окно освещалось каждую минуту. А папа все возвращался мыслями к войне, к дороге домой, к Макналти.
— Шкуры! — говорит. — Он вечно что-то бормотал про шкуры. Что будто бы видел людей, которые надевали звериную шкуру и сами становились зверями. Люди в львиной шкуре рычали, как львы. В антилопьей прыгали, как антилопы. Тигриная шкура, обезьянья, змеиная… Стоит, говорит, ее напялить и сказать правильные слова — и превратишься в кого захочешь.