Огнем и мечом. Часть 1
Шрифт:
– Читай, – сказал он.
Володыёвский глянул и воскликнул:
– Назначение в поручики!
И, обхвативши Скшетуского за шею, расцеловал в обе щеки.
Поручик в гусарских хоругвях считался почти высшим военным чином. В той хоругви, где служил Скшетуский, ротмистром был сам князь Иеремия, а номинальным поручиком – пан Суффчинский из Сенчи, который, будучи в преклонных летах, действительную службу давно оставил. Пан Ян долгое время исполнял обязанности того и другого, что, впрочем, в подобных хоругвях, где старшие два чина зачастую были лишь почетными титулами, случалось сплошь и рядом. Ротмистром королевской хоругви бывал сам король, примасовской – примас, поручиками – высшие придворные вельможи, а на деле командовали хоругвями наместники, которых оттого чаще всего называли поручиками и полковниками. Таким поручиком, то бишь полковником, и был по сути Скшетуский. Но лица, только исполнявшие эти должности, в меньшем были почете: между званием, утвердившимся в обиходе, и присвоенным по всей форме существовала немалая разница. Отныне же, в силу княжеского приказа, Скшетуский становился одним из первых офицеров князя воеводы русского.
Однако в то время как приятели, поздравляя Скшетуского с оказанной ему честью, от радости так и сияли, его лицо ни на секунду не переменило выраженья и по-прежнему оставалось застывшей суровой маской: не было на свете таких почестей и чинов, от которых бы оно просветлело.
Все же он встал и отправился благодарить князя, а маленький Володыёвский тем часом расхаживал по его квартире, потирая руки.
– Ну и ну! – приговаривал он. – Поручик гусарской хоругви! Кто еще в столь молодые лета такого бывал удостоен?
– Лишь бы только Господь возвратил ему счастье! – сказал Заглоба.
– То-то и оно! Вы заметили, у него ни единый мускул не дрогнул.
– Он бы предпочел отказаться, – сказал пан Лонгинус.
– И не диво! – вздохнул Заглоба. – Я бы сам за нее вот эту руку, которой знамя захватил, отдал.
– Воистину!
– А что, пан Суффчинский, должно быть, скончался? – заметил Володыёвский.
– Видать, скончался.
– Кто же наместником будет? У хорунжего молоко на губах не обсохло, да и в должности он без году неделя.
Вопрос остался нерешенным. Ответ на него принес, воротясь, сам поручик Скшетуский.
– Досточтимый сударь, – сказал он Подбипятке, – князь наместником твою милость назначил.
– О Боже! – простонал пан Лонгинус, молитвенно складывая руки.
– С тем же успехом можно назначить и его лифляндскую кобылу, – пробормотал Заглоба.
– Ну, а что с разъездом? – спросил Володыёвский.
– Выезжаем без промедленья, – ответил Скшетуский.
– Людей много приказано взять?
– Одну казацкую хоругвь и одну валашскую, разом пятьсот человек будет.
– Э, да это целая экспедиция – не разъезд! Что ж, коли так, пора в дорогу.
– В дорогу, в дорогу! – повторил Заглоба. – Может, с божьей помощью какую весточку раздобудем.
По прошествии двух часов, когда солнце уже клонилось к закату, четверо друзей выезжали из Чолганского Камня в направлении на юг; почти одновременно покидал лагерь коронный стражник со своими людьми. За их отъездом, не скупясь на восклицания и злые насмешки, наблюдало множество рыцарей из разных хоругвей; офицеры обступили Кушеля, который рассказывал, по какой причине был изгнан стражник и как это происходило.
– Я к нему был послан с приказом князя, – говорил Кушель, – и, поверьте, миссия эта оказалась весьма periculosa [137] ; он, едва прочитал, взревел точно вол, клейменный железом. И на меня с чеканом – чудом не ударил, должно быть, увидел за окном немцев Корицкого и моих драгун с пищалями на изготовку. А потом как заорет: «Ладно! Пускай! Гоните? Я уйду! К князю Доминику поеду, он меня любезнее примет! И без того, говорит, омерзело служить с голью, а за себя, кричит, отомщу, не будь я Лащем! И от юнца этого потребую удовлетворения!» Я думал, его желчь зальет – весь стол чеканом изрубил от злости. Боязно мне, признаться: как бы с паном Скшетуским не случилось чего худого. Со стражником шутки плохи: горд, злонравен, оскорблений спускать не привык, да и сам не из робких, к тому же высокого званья…
137
опасна (лат.).
– Да что Скшетускому может сделаться sub tutela [138] самого князя! – возразил один из офицеров. – И стражник, сколько бы ни куражился, вряд ли рискнет связываться с такою персоной.
Тем временем поручик, ничего не ведая об угрозах стражника, отдалялся со своим отрядом от лагеря, держа путь к Ожиговцам, в сторону Южного Буга и Медведовки. Хотя сентябрь позолотил уже листья деревьев, ночь настала теплая и погожая, будто в июле; такой выдался тот год: зимы как бы и не было, а весною все зацвело в ту пору, когда в прошлые годы в степях еще глубокие снега лежали. Дождливое лето сменилось осенью сухой и мягкой, с тусклыми днями и ясными лунными ночами. Отряд подвигался по ровной дороге, особенно не сторожась, – вблизи лагеря ждать нападения не приходилось; лошади бежали резво, впереди ехал наместник с десятком всадников, за ним Володыёвский, Заглоба и пан Лонгинус.
138
под покровительством (лат.).
– Гляньте-ка, братцы, как освещен луною тот взгорок, – шептал Заглоба, – словно в белый день, ей-богу. Говорят, только в войну бывают такие ночи, чтобы души, отлетая от тел, не разбивали в потемках лбы о деревья, как воробьи об стропила в овине, и легче находили дорогу. Вдобавок нынче пятница, Спасов день: ядовитым испареньям из земли выхода нету, и нечистая сила к человеку доступа не имеет. Чувствую, полегчало мне, и надежда в душу вступает.
– Главное, мы стронулись с места и хоть что-нибудь для спасенья княжны предпринять можем! – заметил Володыёвский.
– Хуже нет горевать, сиднем сидя, – продолжал Заглоба, – а на лошади тебя протрясет – глядь, отчаяние спустится в пятки, а там и высыплется вовсе.
– Не верю я, – прошептал Володыёвский, – что так легко от всего избавиться можно. Чувство, exemplum [139] , будто клещ впивается в сердце.
– Ежели чувство подлинное, – изрек пан Лонгинус, – хоть ты с ним схватись, как с медведем, все равно одолеет.
Сказавши так, литвин вздохнул – вздох вырвался из его переполненной сладкими чувствами груди, как из кузнечного меха, – маленький же Володыёвский возвел очи к небу, словно желая отыскать среди звезд ту, что светила княжне Барбаре.
139
к примеру (лат.).
Лошади вдруг дружно зафыркали, всадники хором ответили: «На здоровье, на здоровье!» – и все стихло, покуда чей-то печальный голос не затянул в задних рядах песню:
Едешь на войну, бедняга,Едешь воевать,Будешь днем рубить казакаИ под небом спать.– Старые солдаты сказывают: лошадь фыркает к добру, и отец мой покойный, помнится, говорил так же, – промолвил Володыёвский.
– Что-то мне подсказывает: не напрасно мы едем, – ответил Заглоба.