Огнем и мечом. Часть 1
Шрифт:
– Посмотрим! – сказал Богун. – А представляться и я б не стал, кабы ты меня честь по чести вызвал на поединок, но коль арестом грозишь, получай разъяснение: вот письмо, которое я от гетмана запорожского везу королевичу Казимиру, а поскольку в Непоренте королевича не застал, то и следую к нему в Заборов. Ну, как ты меня теперь арестуешь?
Сказавши так, Богун поглядел на Володыёвского насмешливо и надменно, а пан Михал смутился, будто гончая, почуявшая, что упускает добычу, и, не зная, как быть дальше, кинул вопрошающий взгляд на Заглобу. Настала минута тягостного молчанья.
– Да! – сказал Заглоба. – Ничего не попишешь! Раз ты посол, арестовать мы тебя не можем, однако саблей у этого рыцаря перед носом советую не махать: однажды ты от него уже удирал, только пятки сверкали.
Лицо Богуна побагровело: в эту минуту он узнал Володыёвского. От стыда и уязвленного самолюбья взыграла кровь неустрашимого атамана. Воспоминание о бегстве с хутора огнем жгло ему душу. То было единственное несмытое пятно на его молодецкой славе, а славой своей он дорожил больше всего на свете, даже больше жизни.
А неумолимый Заглоба продолжал с полнейшим хладнокровьем:
– Ты и шаровары-то едва не потерял, хорошо, рыцарь сей сжалился, отпустил живым восвояси. Тьфу, удалой молодец! Знать, не только лик у тебя девичий, но и душа бабья. Против старой княгини и мальчишки-князя геройствовал, а от рыцаря бежал, хвост поджавши! Экий вояка! Письма тебе возить да похищать девок! Своими глазами видел, клянусь богом, как чуть без шаровар не остался. Тьфу, тьфу! Вот и теперь в глаза тычешь саблю лишь потому, что с грамотой едешь. Как же нам с тобой драться, когда ты заслонился бумажкой? Пыль в глаза только и умеешь пускать, любезный! Хмель добрый солдат, Кривонос не хуже, но и прощелыжников предовольно среди казаков.
Богун вдруг метнулся к Заглобе, а тот столь же стремительно спрятался за Володыёвского, и два молодых рыцаря оказались лицом к лицу.
– Не со страху я от тебя бежал, сударь, а чтобы людей спасти, – промолвил Богун.
– Не знаю уж, по каким причинам, но что бежал, знаю, – ответствовал пан Михал.
– Я где угодно готов с вашей милостью драться, хоть и сейчас, не сходя с места.
– Вызываешь меня? – спросил, сощурясь, Володыёвский.
– Ты на славу мою молодецкую тень бросил, перед людьми меня опозорил! Хочу твоей крови.
– Я согласен, – сказал Володыёвский.
– Volenti non fit iniura [161] , – добавил Заглоба. – Но кто же письмо королевичу доставит?
– Не вашего ума дело, это моя забота!
– Что ж, деритесь, коли нельзя иначе, – сказал Заглоба. – Ты же, любезный атаман, помни: одолеешь этого рыцаря, я следом стану. А теперь выйдем на двор, пан Михал, я тебе кое-что безотлагательно сообщить должен.
Друзья вышли и отозвали Кушеля, стоявшего под окном боковушки, после чего Заглоба сказал:
161
Давшему согласие не содеется дурного (лат.).
– Плохи наши дела, любезные господа. Он и вправду везет грамоту королевичу – убьем мы его, придется ответить. Не забывайте: суд конфедератов propter securitatum заседает в двух милях от выборного поля, а он как-никак quasi [162] посол. Скверно! Придется потом прятаться, разве что князь возьмет под свою защиту – иначе несдобровать нам. А отпустить его опять же никак невозможно. Единственная оказия освободить нашу бедняжку. Ежели его на тот свет отправим, все легче ее отыскать будет. Видать, сам Господь Бог ей и Скшетускому помочь хочет, не иначе. Говорите, любезные судари, что делать будем?
162
вроде бы (лат.).
– Неужто ваша милость хитрости какой-нибудь не измыслит? – сказал Кушель.
– Я свое дело сделал: он первый нас вызвал. Но потребны свидетели, сторонние люди. Думается мне, нужно дождаться Харлампа. Уж я позабочусь, чтобы он свой черед уступил и в случае чего засвидетельствовал, что Богун нас сам вызвал, а нам волей-неволей пришлось защищаться. И от Богуна недурно бы выведать, где он девушку прячет. Зачем она ему, коли его ждет погибель? Может, скажет, если попросить хорошенько. А не скажет – так и так лучше, чтоб в живых не остался. Все нужно предусмотреть и обмыслить. Ух, голова сейчас лопнет!
– Кто же с ним будет драться? – спросил Кушель.
– Пан Михал первый, я второй, – ответил Заглоба.
– А я третий.
– Ну, нет! – вмешался Володыёвский. – Я один дерусь, и баста. Положит он меня – его счастье, пусть живым уезжает.
– Э-э, а я уже ему обещался, – сказал Заглоба, – но коли вы, любезные судари, по-иному решите, я готов отступиться.
– Воля его – захочет с тобою драться, быть посему, но больше чтоб никто не ввязывался.
– Пойдем к нему.
– Пойдем.
Они пошли и застали Богуна попивающим мед в передней комнате. Атаман был совершенно уже спокоен.
– Послушай-ка, сударь, – сказал Заглоба, – есть одно важное дело, о котором нам с тобой переговорить нужно. Ты вызвал этого рыцаря – прекрасно, но да будет тебе известно, что, как посол, ты находишься под защитой закона, ибо не среди диких зверей, а промеж политичного пребываешь народа. Потому лишь в одном случае мы можем тебе ответить: ежели ты при свидетелях объявишь, что сам по своей охоте нас вызвал. Сюда приедет несколько шляхтичей, с которыми у нас поединок назначен, – вот перед ними ты это повторишь, мы же дадим тебе слово чести, что коли в схватке с паном Володыёвским одержишь победу, то спокойно себе уедешь и никто тебе помехи чинить не станет, разве что еще со мной помериться пожелаешь.
– Согласен, – ответил Богун. – Я повторю свои слова при шляхтичах этих и людям своим отвезти письмо прикажу, а Хмельницкому в случае моей гибели повелю сказать, что сам первый вас вызвал. Ну, а коли с Божьей помощью в схватке с этим рыцарем честь свою отстоять сумею, то еще и вашу милость потом попрошу со мной сразиться.
Сказавши так, он взглянул Заглобе в глаза. Заглоба же, несколько смешавшись, прокашлялся, сплюнул и ответил:
– Что ж, отлично. Начни только с учеником моим – сразу поймешь, каково со мною придется. Впрочем, дело не в этом. Есть второй punctum [163] , куда важнее, и тут уж мы к совести твоей взываем, ибо, хоть ты и казак, хотелось бы в тебе рыцаря видеть. Ты княжну Елену Курцевич похитил, невесту нашего соратника и друга, и где-то ее прячешь. Знай же: если б мы тебя к суду привлекли за это, даже званье посла Хмельницкого тебя бы не охранило, ибо raptus puellae [164] безотложному разбирательству подлежит и наказуемо смертной казнью. И теперь, перед поединком, когда жизнь твоя под угрозой, рассуди сам: что с бедняжкою будет в случае твоей смерти? Ведь ты ее как будто бы любишь – неужто при том зла ей желаешь и погибели? Ужто не страшишься без опеки оставить? Обречь на позор и мытарства? Неужто и после смерти супостатом ее быть захочешь?
163
пункт (лат.).
164
похищение девицы (лат.).