Огнем и мечом. Часть 1
Шрифт:
– Люди крещеные. Не бойся, дедушка, держи вот пятак.
– Щ о б в а м с в я т и й М и к о л а д а в з д о р о в ’ я i щ а с т я.
– А откудова, дедушка, идете?
– Из Броварков.
– А эта дорога куда?
– Д о х у т о р i в, п а н е, д о с е л а…
– А к Золотоноше не выведет?
– Можно, п а н е.
– Давно ль вы из Броварков вышли?
– Вчера утречком, п а н е.
– А в Разлогах были?
– Были. Да только говорят, туда л и ц а р i п р и й ш л и, щ о б и т в а б у л а.
– Кто говорит-то?
– В Броварках сказывали. Тут один с княжьей дворни приехал, а что рассказывал, страх!
– А вы сами его не видели?
– Я, п а н е, ничего не вижу, я слепой.
– А паренек?
– Он видит, да только он немой, я один его и понимаю.
– А далече ли отсюда до Разлогов? Нам туда как раз и нужно бы.
– Ой, далече!
– Значит, в Разлогах, говорите, были?
– Были, п а н е.
– Да? – сказал пан Заглоба и вдруг схватил парнишку за шиворот.
– А, негодяи, мерзавцы, подлецы! Ходите! Разнюхиваете! Мужиков бунтовать подбиваете! Эй, Федор, Олеша, Максым, взять их, раздеть и повесить! Или утопить! Бей их, смутьянов, соглядатаев! Бей, убивай!
Он стал что было сил дергать подростка, трясти его и все громче вопить. Дед рухнул на колени, моля о пощаде; подросток, как все немые, издавал пронзительные звуки, а Елена изумленно на все это глядела.
– Что ты, ваша милость, вытворяешь? – пыталась она вмешаться, собственным глазам не веря.
Но пан Заглоба визжал, бранился, клялся всею преисподнею, призывал всяческие несчастья, бедствия, хворобы, угрожал всеми, какие есть, муками и смертями.
Княжна решила, что он в уме повредился.
– Скройся! – кричал он ей. – Не пристало тебе глядеть на то, что сейчас будет! Скройся, кому говорят!
Вдруг он обратился к деду:
– Скидавай одежу, козел, а нет, так я тебя сей же момент на куски порежу.
И, повалив подростка наземь, принялся собственноручно срывать с того одежду. Перепуганный дед поспешно побросал лиру, торбу и свитку.
– Все скидавай!.. Чтоб ты сдох! – вопил Заглоба.
Дед стал снимать рубаху.
Княжна, видя, что происходит, поспешно удалилась, дабы скромности своей лицезрением обнаженных телес не оскорбить, а вослед ей, торопившейся уйти, летели проклятья Заглобы.
Отдалившись на значительное расстояние, она остановилась, не зная, как быть. Поблизости лежал ствол поваленного бурей дерева. Она села на него и стала ждать. До слуха ее доносилось верещание немого, стоны деда и гвалт, учиняемый паном Заглобой.
Наконец все смолкло. Слышны были только попискиванья птиц и шорохи листьев. Спустя некоторое время она услыхала какое-то сопение и тяжелые шаги.
Это был пан Заглоба.
На плече он нес одежку, отнятую у деда и отрока, в руках две пары сапог и лиру. Подойдя, он принялся моргать своим здоровым глазом, улыбаться и сопеть.
По всему было видно, что он в превосходном настроении.
– Ни один приказный в трибунале так не накричится, как мне пришлось! – сказал он. – Охрип даже. Но, что надо, заимел. Я их в чем мать родила отпустил. Если султан не сделает меня пашой или валашским господарем, значит, он просто неблагодарный человек; я же двух святых туркам прибавил. Вот негодники! Умоляли, чтобы рубашки оставил! А я говорю, спасибо скажите, что в живых остаетесь. А погляди-ка, барышня-панна, все новое: и свитки, и сапоги, и рубахи. Может ли быть порядок в нашей Речи Посполитой, если хамы так изрядно одеваются? Они в Броварках на ярмарке были, где насобирали денег и все себе купили. Мало кто из шляхты нахозяйствует в этой стране столько, сколько наклянчит дед. Всё! С этой минуты я рыцарское поприще бросаю и начинаю на больших дорогах дедов грабить, ибо eo modo [85] богатство быстрее нажить можно.
85
таким манером (лат.).
– Но за какою надобностью ты, ваша милость, сделал это? – спросила Елена.
– За какою надобностью? Ты, барышня-панна, не поняла? Тогда погоди, сейчас эта самая надобность зримо тебе явлена будет.
Сказав это, он взял половину отнятой одежи и удалился в прибрежные заросли. Спустя некоторое время в кустах зазвенела лира, а затем показался… уже не пан Заглоба, но настоящий украинский д i д с бельмом на одном глазу и с седою бородой. Дiд приблизился к Елене, распевая хриплым голосом:
Соколе ясний,Брате мiй рiдний,Ти високо лiтаэш,Ти далеко видаэш.Княжна захлопала в ладоши, и впервые со времени бегства из Разлогов улыбка оживила ее прелестное лицо.
– Не знай я, что это ваша милость, ни за что бы не признала!
– А что? – сказал пан Заглоба. – И на масленицу не видала ты, барышня-панна, лучшей машкеры. Я уж и в Кагамлык погляделся. И если я когда-нибудь видал более натурального деда, пускай меня на собственной торбе повесят! С песнями у меня тоже все в порядке. Что, барышня-панна, желаешь? Может, о Марусе Богуславке, о Бондаривне или о Серпяховой смерти? Пожалуйста. Считай меня распоследним человеком, ежели я на кусок хлеба у самых отпетых гультяев не заработаю.
– Теперь ясно, зачем ты, сударь, все это сделал, зачем одежку совлек с бедняжек этих – чтобы в дорогу переодетыми пуститься.
– Точно! – сказал пан Заглоба. – А ты, барышня-панна, что думала? Тут, за Днепром, народишко похуже, чем в других местах будет, и только рука княжеская смутьянов от самоуправства сдерживает; теперь же, когда узнают они о войне с Запорожьем и о викториях Хмельницкого, никакая сила их от мятежа не удержит. Ты же видела, барышня-панна, тех чабанов, которые к нашей шкуре подбирались? Если гетманы сейчас же не побьют Хмельницкого, то через день, а может, через два вся страна в огне будет. Как же я тогда барышню-панну через все взбунтовавшееся мужичье проведу? А если доведется угодить к ним в лапы, лучше тебе было бы в Богуновых остаться.
– Это невозможно! Лучше смерть! – прервала его Елена.
– А мне наоборот: лучше – жизнь, ибо от смерти, как ни хитри, все равно не отвертишься. Но сдается мне, сам Господь нам этих дедов послал. Я их, как и чабанов, напугал, что князь с войском близко. Три дня теперь от страху будут голые в камышах сидеть. А мы тем временем, переодетые, в Золотоношу как-нибудь проберемся, найдем братьев твоих – хорошо, нет – пойдем дальше, хоть бы и к гетманам, или князя станем ждать. И все время в безопасности, ибо дедам от мужиков и от казаков никакого утеснения. Можем даже через обозы Хмельницкого невредимыми пройти. Только татар vitare [86] нам следует, ибо они тебя, барышня-панна, как младого отрока в ясыри возьмут.
86
сторониться (лат.).