Огнем и мечом. Часть 2
Шрифт:
— А будешь ко мне добра?
Белые зубы молодой ведьмы сверкнули в усмешке.
— Буду. Отчего не быть! — сказала она. — Но и ты будь добра к атаману. Эвон какой молодец, сокол ясный! Да он тебе…
Тут ведьма, наклонившись к Елене, принялась ей что-то нашептывать на ухо, а под конец разразилась громким смехом.
— Вон! — крикнула княжна.
Глава III
Утром по прошествии двух дней Горпына с Богуном сидели под вербой возле мельничного колеса и смотрели на вспененную воду.
— Гляди за ней, стереги, глаз не спускай, чтоб из яру ни ногой, — говорил Богун.
— В яру возле речки горловина узкая, а здесь места хватит. Вели горловину камнями засыпать, и будем мы как на дне горшка, а я для себя, коли понадобится, найду выход.
— Чем же вы здесь кормитесь?
— Черемис меж валунов кукурузу садит, виноград растит, птиц в силки ловит. И привез ты немало, ни в чем твоя пташка нужды знать не будет, разве что птичьего молока захочет. Не бойся, не выйдет она из яра, и никто о ней не прознает, лишь бы молодцы твои не проболтались.
— Я им поклясться приказал. Ребята верные: хоть ремни из спины крои, слова не скажут. Но ты ж сама говорила, к тебе люди за ворожбою приходят.
— Из Рашкова, часом, приходят, а иной раз кто прослышит, то и бог весть откуда. Но дальше реки не идут, в яр никто не суется, страшно. Ты видел кости. Были такие, что попробовали, — ихние это косточки лежат.
— Твоих рук дело?
— А тебе не один черт?! Кому поворожить, тот на краю ждет, а я к колесу. Чего увижу в воде, с тем приду и рассказываю. Сейчас и тебе погляжу, да не знаю, покажется ли что, не всякий раз видно.
— Лишь бы худого не углядела.
— Выйдет худое, не поедешь. И без того лучше б не ехал.
— Не могу. Хмельницкий в Бар письмо писал, чтобы я возвращался, да и Кривонос велел. Ляхи против нас идут с пребольшою силой, стало быть, и нам надо держаться вместе.
— А когда воротишься?
— Не знаю. Великая будет битва, какой еще не бывало. Либо нам карачун, либо ляхам. Побьют они нас, схоронюсь здесь, а мы их — вернусь за своей зозулей и повезу в Киев.
— А коли погибнешь?
— На то ты и ворожиха, чтобы мне наперед знать.
— А коли погибнешь?
— Раз мати родила!
— Ба! А что мне тогда с девкою делать? Шею ей свернуть, что ли?
— Только тронь — к волам прикажу привязать да на кол.
Атаман угрюмо задумался.
— Ежели я погибну, скажи ей, чтоб меня простила.
— Эх, невдячна твоя полячка: за такую любовь и не любит. Я б на ее месте кобениться не стала, ха!
Говоря так, Горпына дважды ткнула атамана кулаком в бок и ощерила в усмешке зубы.
— Поди к черту! — отмахнулся казак.
— Ну, ну! Знаю, не про меня ты.
Богун засмотрелся на клокочущую под колесом воду, будто сам хотел прочитать свою судьбу в пене.
— Горпына! — сказал он немного погодя.
— Чего?
— Станет она обо мне тужить, как я поеду?
— Коль не хочешь по-казацки ее приневолить, может, оно и лучше, что поедешь.
— Не хочу, не можу, не смiю! Она руки на себя наложит, знаю.
— Может, и впрямь лучше уехать. Она, пока ты здесь, знать тебя не желает, а посидит месяц-другой со мной да с Черемисом — куда как мил станешь.
— Будь она здорова, я бы знал, что делать. Привел бы попа из Рашкова да велел обвенчать нас, но теперь, боюсь, она со страху отдаст богу душу. Сама видала.
— Вот заладил! На кой ляд тебе поп да венчанье? Нет, худой ты казак! Мне здесь ни попа, ни ксендза не нужно. В Рашкове добруджские татары стоят, еще навлечешь на нашу голову басурман, а придут — только ты свою княжну и видел. И что тебе взбрело на ум? Езжай себе и возвращайся.
— Ты лучше в воду гляди и говори, чего видишь. Правду говори, не обманывай, даже если не жилец я.
Горпына подошла к мельничному желобу и подняла перекрывающую водоспуск заставку; тотчас резвый поток побежал по желобу вдвое скорее, и колесо стало поворачиваться живей, пока не скрылось совершенно за водяной пылью; густая пена под колесом так и закипела.
Ведьма уставила черные свои глазищи в эту кипень и, схватившись за косы над ушами, принялась выкликать:
— Уху! Уху! Покажись! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, злой ли, добрый ли, покажися!
Богун подошел поближе и сел с нею рядом. На лице его страх мешался с неудержимым любопытством.
— Вижу! — крикнула ведьма.
— Что видишь?
— Смерть брата. Два вола Донца на кол тащат.
— Черт с ним, с твоим братом! — пробормотал Богун, которому не терпелось узнать совсем другое.
С минуту слышен был только грохот бешено вертящегося колеса.
— Синяя у моего брата головушка, синенька, вороны его клюют! — сказала ведьма.
— Еще что видишь?
— Ничего… Ой, какой синий! Уху! Уху! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, покажися… Вижу.
— Что?
— Битва! Ляхи бегут от казаков.
— А я за ними?
— И тебя вижу. Ты с маленьким рыцарем схватился. Эгей! Берегись маленького рыцаря.
— А княжна?
— Нету ее. А вон снова ты, а рядом тот, что тебя обманет лукаво. Друг твой неверный.
Богун то на пенные разводы глядел, то Горпыну пожирал глазами и напрягался мыслью, чтобы ворожбе поспособить.
— Какой друг?
— Не вижу. Не разберу даже, молодой или старый.
— Старый! Вестимо старый!
— Может, и старый.