Огнем и водой
Шрифт:
Ему показалось, что за спиной кто-то прошептал невнятно, будто заклиная. Акентьев обернулся. Нет, это только показалось. А жаль! Жаль, что нельзя снова пройти туда, вниз… Почему они запретили ему? Они не понимают, что он может начать сомневаться! На улице быстро смеркалось. Нужно возвращаться – не то еще решат, что он наложил на себя руки. Бросился в воду… В темную воду. И снова отголоском встало над этой водой зарево горящего корабля.
Уходя, он еще раз прислушался, прежде чем запереть дверь квартиры. Мертвая тишина. В сущности, это именно то, чего ему не хватало все время с того момента, как позвонил Раков и пригласил его на эту окаянную охоту.
Тут, словно по подсказке, зазвонил телефон. Переплет вздрогнул, вернулся в комнату и замер в нерешительности. Потом
– Алло! – Переплет подождал несколько секунд.
Показалось, что там, на другом конце провода, плещется что-то. Нет, воображение разыгралось – просто обыкновенные помехи. Он запер квартиру, проверил, по привычке подергав за ручку, и зашагал вниз по лестнице. Назад, в новую жизнь.
Няню все же пришлось взять. Это была тихая, скромная провинциалочка, настолько невзрачная, что Дина считала ниже своего достоинства беспокоиться за мужа. Акентьев долго почему-то не мог запомнить ее имени – Алевтина – и постоянно называл ее Альбиной. Девушка не спорила, она вообще редко открывала рот, стесняясь своего говора.
Дина на первых порах пыталась изображать заботливую мать, но хватило ее ненадолго. Замужество и материнство были для нее новой забавой, не более, и забава эта наскучила, как только кончились праздники с подарками и начались серые будни. О кормлении грудью, впрочем, пришлось забыть – у Дины не было молока. Кажется, это больше огорчало Марью Григорьевну, чем саму новоиспеченную мать. Она наслышалась страшных историй об искусанных грудях и трудностях с избытком молока. Вечно кричащая дочка была передана Алевтине, против которой сам маршал заочно почему-то категорически возражал.
– Не дело это, когда твой ребенок на руках у чужого человека растет! – говорил он Александру по телефону.
Тот кивал, думая, что никогда раньше не замечал в своей внешности ничего африканского. Так почему, черт побери, товарищ Орлов продолжает упорно приписывать ему это отцовство?! Словно мало того, что ему навязали этот брак, почти в буквальном смысле слова, под дулом автомата. И неважно, что автомат находился за тысячи километров – в руках у какого-то недобитого «духа», суть была та же. Дина чувствовала себя в Ленинграде словно в ссылке. Шутила насчет декабристов. Переплет на это отвечал, что жены декабристов ехали в Сибирь за своими мужьями; ему же, напротив, в ожидании обещанных маршалом блестящих перспектив приходится прозябать в Питере. Как ему предельно откровенно объяснил тесть, следовало держаться подальше от столицы, пока там не забудут прежние похождения экстравагантной критикессы.
«Забудут ли? – сомневался про себя Переплет, глядя на Ксению. – Это как шило, которого в мешке не утаишь». Но на самом деле он не слишком беспокоился из-за дочки – ее можно отправить в интернат, когда подрастет. Если, конечно, бабка с дедом не возьмутся за воспитание. Речь, само собой, шла не о его родителях – подсовывать им такой «подарочек», как в припадках благодушия называла свое чадо Дина, он не мог ни в коем случае.
Портрет маршала Орлова – не на коне, но все равно исполненный пафоса – теперь красовался над диваном в гостиной квартиры Акентьевых, Дины и Саши. Неизвестный Акентьеву художник здорово польстил Орлову, добавив ему мужественный подбородок и удалив простецкое выражение с лица, так что теперь маршал напоминал одного из легендарных героев прошлого. Прямо-таки античным величием веяло от его фигуры. Что ж, вероятно, так было правильно с точки зрения пропаганды. И кто знает, что на самом деле выражали лица всех этих героев прошлого? Вряд ли многие из них, подобно Юлию Цезарю, были готовы отправить льстеца в пасть львам.
Через месяц Александр собрался перевесить портрет в другое место, но Дина решительно этому воспротивилась.
– У меня такое чувство, что твой папаша следит за нами каждую секунду, – объяснил он.
– За
– Свалится кому-нибудь на голову! – выдвинул он последний и самый слабый аргумент. Слабый потому, что, во-первых, и веревка, и крюк, на которых держался портрет, были крепкими; во-вторых, потому, что гости к Акентьевым не ходили: Переплет не стремился восстанавливать старые связи, хвастаться дочерью было просто глупо, а Дина в любой момент могла закатить скандал. Да и времени не было на вечеринки.
Об этом напоминала ему и Дина, которая вцепилась в портрет, словно клещ, почувствовав, что супруга он раздражает. Маленькая домашняя война в семье Акентьевых с самого начала приобрела позиционный характер, прямо как в Первую мировую. Правда, преимущества сейчас были на стороне Дины. Квартира оказалась поделена на два плацдарма. Переплет контролировал кабинет и частенько засыпал там с книгой в руках, избегая, таким образом, необходимости исполнять супружеские обязанности.
Дине с трудом удавалось поддерживать в нем интерес к своей персоне, однако воздерживаться от интимной жизни совсем было бы невозможно. Организм требовал разрядки, а никаких приключений на стороне она бы не потерпела – было кому пожаловаться! Кроме того, не хотелось выслушивать ехидные намеки насчет полового бессилия. Александр не сомневался, что за Диной дело не станет и вскоре уже в курсе его вымышленной «проблемы» будут все ее питерские знакомые – даже в телефонных разговорах она бывала предельно откровенной. И на этот роток не накинешь платок – товарищ Орлов не даст. Портрет в гостиной теперь служил постоянным напоминанием о довлеющей над Переплетом «высшей силе».
Дина, в свою очередь, хозяйничала в детской и спальне, которую предпочитала называть будуаром. Периодически один из супругов совершал вылазку в тылы противника. Переплет – с целью выявления и изъятия спиртных напитков, Дина – чтобы вытребовать у мужа деньги на покупки. Муж всякий раз выяснял до копейки сумму, требуемую на ту или иную вещь, и не забывал сверить ее с товарным чеком. Несмотря на такой строгий контроль, Дина умудрялась выкраивать из этих денег себе на выпивку. Кое-что Александру удавалось обнаружить, но большую часть времени он проводил в исполкоме, и в это время супруга пользовалась полной свободой. Часто, вернувшись домой, он находил только записку, где она сообщала, что собирается провести вечер с кем-нибудь из новых знакомых. Акентьев не опускался до проверок, да и ни к чему это было. Он просто складывал записки в ящик стола, поражаясь замысловатости некоторых фамилий, от которых веяло Гоголем и девятнадцатым веком. Со временем он решил, что так, пожалуй, даже лучше – чем меньше он будет видеть ее, тем спокойнее станет его собственная жизнь. Пусть таскается по своим компашкам с какими-то озабоченными юнцами – Переплет хорошо знал, с кем теперь она якшается. Самая подходящая для нее компания – как раз тот контингент, с которым в свое время он работал в «Аленушке».
За окном смеркалось, Акентьев сидел за столом, на котором сейчас лежала книга, посвященная обработке драгоценных камней.
– Ты просто сгораешь на работе, милый! – Дина завернулась в штору и изображала одалиску в гареме восточного султана. Прикрывала лицо, остались только глаза, блудливо блестевшие, – сейчас она казалась даже красива. Но Переплет только скривился и попросил оставить шторы в покое.
– Деньги опять понадобились? – поинтересовался он, демонстративно раскрывая какую-то папку с бумагами – первую попавшуюся под руку.
– Нет, я просто пытаюсь привлечь внимание собственного супруга! – соврала Дина.
И уселась на краешек его стола, кокетливо сдвинув колени, обтянутые нейлоном. Спектакль начинался – когда мадам Акентьева бывала в хорошем расположении духа, то пыталась, как она сама это называла, «наладить контакт». Обычно это заканчивалось банальным сексом. Сейчас, однако, Переплет был меньше всего расположен «налаживать контакт».
– Знаешь, я ведь заказала вашему еврею прекрасное платье! – сообщила она.