Огненная мансуба
Шрифт:
Внизу сидели люди Гиадо ди Гунья, пили скверное, судя по шуткам, вино и вяло играли в карты.
– Вы двое, пойдёте со мной! – услышал Амарель приказ Гэстеда, но оглядываться не стал. Сзади раздались топот и ругательства по-гафарсийски, отчего Амарель едва не улыбнулся, но тут же спохватился, что должен страдать, стонать и сгибаться в три погибели.
Позади башни Амарель доковылял до одного из пеньков, расчистил снег и неловко присел боком. Держась за живот, Амарель покосился на сопровождающих – Гэстед хмурился, гафарсийцы прислонились к потемневшей от времени
– Полегчало? – вполголоса спросил Гэстед. Судя по его голосу, он ждал, что Амареля вот-вот стошнит.
Амарель помедлил, не зная, что ответить, и тут с неба слетело огромное чёрное существо, вооружённое посохом. От неожиданности Амарель чуть не упал с пенька.
– Айе! – грозно взревел великан, и прозвучало это как «айи». Удар посоха пришёлся Гэстеду по макушке, так что он охнул и сел прямо на землю. Гафарсийцы схватились за мечи, но ударами посоха неизвестный ошеломил их.
Амарель инстинктивно вскинул руки, защищая голову, но его бить не собирались. Великан в чёрном сдёрнул Амареля с пенька, словно куклу, и поднял в небо. У Амареля перехватило дух. Он не успел закричать, как внизу замелькали верхушки елей, припорошенные снегом, городские постройки, а потом и редкие деревушки.
Вскоре великан опустил Амареля на землю посреди необъятного поля и с достоинством представился:
– Кариман.
Казалось, от быстрого полёта он ничуть не запыхался.
– Амарель, – еле выдавил тот из себя, и Кариман сжал его ладонь в своей, будто тисками. Поздоровался. Амарель только хватал ртом морозный воздух и смотрел, подняв взлохмаченную голову, на Каримана, которому был ростом по грудь.
– Значит, летим! – звучно провозгласил Кариман, прежде чем Амарель успел что-то пролепетать о передышке. Да и в самом деле, какая передышка, когда полёт только начался?
Вот так они и очутились в этом лесу, у костра…
– Эй! Гафарсиец! Ты сумасшедший?! – Кариман грубо схватил Амареля за плечо, и тот неохотно выдернул руки из пламени, но был вознаграждён потрясённым видом Каримана. Тот даже глаза выпучил.
– Такой у меня дар, – скромно улыбнулся Амарель, показывая тёплые, розовые, ничуть не обожжённые ладони.
– Расскажи о своём даре, пока мы отдыхаем, гафарсиец, довольно мне одному болтать! – И Кариман придвинулся к Амарелю с таким нетерпением в глазах, что стало ясно – от рассказа не отвертеться.
Что ж. Необязательно ведь говорить обо всём.
– Ладно, – Амарель приблизил лицо к костру, давая Кариману возможность полюбоваться тем, как огонь лижет ему, Амарелю, щеку, словно верный пёс. – Всё началось, когда я встретился с эмегенами в горах…
III
– Ваше Мудрейшество…
– Какие церемонии, уважаемая джинния! Обычно вы называете меня просто «советник».
– Да бросьте! Я хотела спросить…
– Спрашивайте, здесь всё равно никто не услышит.
– Я не о том!
Приветливое гафарсийское солнце за несколько дней растопило весь снег, и зима казалась теплее, чем иная осень, так что народу на ярмарке было невообразимо много. Сначала выступили музыканты, потом уличные шуты, теперь настало время зверей. Тарджинья вспомнила, что хотела больше на ярмарки не ходить, но отмахнулась от этой мысли. Выглядывая из толпы, она во все глаза смотрела на танцующих медведей и огненно-рыжего верзилу, который играл незамысловатую мелодию на дудочке.
– Я хотела спросить, как они этого добились? – снова повернулась Тарджинья к советнику. Кереске был одет, как простой горожанин – по его собственному признанию, он любил гулять по Фаарне и смотреть, чем живут обычные смертные. А чтобы чувствовать себя увереннее, Кереске носил за пазухой ларма. Тарджинья сомневалась, что в некоторых случаях это поможет, но Кереске виднее. Наверное.
– Чего добились? – он потихоньку выбирался из толпы, видимо, устав от шума и толкотни, и Тарджинья неохотно пошла следом. Оглянулась пару раз. Медведь всё так же плясал, толпа радовалась и хлопала в ладоши, кто-то держал на плечах маленькую девочку с тёмными косичками, и та взвизгивала от восторга.
– Чего-чего, – проворчала Тарджинья себе под нос и громко ответила: – Танца! Если бы я умела приказывать животным, я бы, конечно, поинтереснее что-то придумала, чем пляски, но и это неплохо…
Кереске, не оборачиваясь и неторопливо шагая прочь, объяснил:
– С детства медвежат ставят на лист раскалённого металла, заставляют перебирать ногами… и получается танец! А проделывают это под музыку. Чтобы медведь запомнил, и потом ему металл не понадобился. С этими зверями обращаются дурно, уж поверьте мне.
– Что?! – Тарджинья решила, что ослышалась. Ладно ещё лошадь загнать, будучи вне себя… или быка хворостиной отстегать… но такое!
– Пойдёмте скорее, – усмехнулся Кереске, – пока вы не кинулись на этого рыжего, Тарджинья.
Она скрипнула зубами. Теперь доносившиеся до неё звуки дудочки вызывали не веселье, а отвращение.
– Иногда, – философским тоном продолжал Кереске, – мне кажется, милая джинния, что я сам – как этот медведь. Жизнь при королевском дворе приучила меня к самым разнообразным «танцам».
Тарджинья догнала его и пошла рядом.
– У вас больше свободы, чем у несчастного медведя, Ваше Мудрейшество. И у вас есть лармы. Сами же говорили, что собрали достаточно сведений, чтобы король понял, что за его спиной плетут интриги, – шепнула она на ухо советнику.
Кереске кивнул с задумчивым видом.
– Верно. Но есть одна загвоздка – король меня и слушать не станет, – также шёпотом откликнулся он.
Тарджинья пнула камешек на дороге и вдруг заскучала по Эсфи и Мэриэн. Простые, понятные люди, подруги, соратницы. А тут изволь выслушивать все эти туманные речи, хотя руки так и чесались устроить за дворцом озеро, и пусть Королевские Лисы там барахтаются, пока не признаются! Но Кереске собирался торжественно преподнести королю целую кипу бумажек, чтобы тот отдал приказ схватить Лисов. А теперь и вовсе заявил, что король его не выслушает! У Тарджиньи уже голова шла кругом.