Огненная проповедь
Шрифт:
«Не задавайте вопросов, – внушал нам отец. – Ни о Старой Эре, ни о Новой, ни об Острове. В Старую Эру люди задавали слишком много вопросов, всюду совали свой нос, и посмотрите, к чему это привело. Нынешний мир окружают моря на севере, западе и юге, а на востоке простираются мертвые земли. И это всё, что мы когда-либо узнаем о мире. Не важно, откуда пришла взрывная волна. Важно лишь то, что она пришла. Взрыв был очень давно, и о нём толком ничего неизвестно, так же, как и о самой Старой Эре, которую он уничтожил и от которой остались лишь слухи да руины».
Первые месяцы в заточении изредка даровали возможность увидеть небо. Каждые несколько недель меня в компании таких
– Я бы шла быстрее, если бы вы не отняли мою палку, – возразила она.
Ей не ответили. Взглянув на меня, женщина еле заметно подмигнула. Это была даже не улыбка, но впервые за все время заключения в Камерах Сохранения я почувствовала намек на теплые человеческие отношения. Когда мы вышли в бастион, я попыталась подобраться к ней поближе, чтобы мы могли пошептаться. До неё оставалось шагов десять, когда стражи пригвоздили меня к стене с такой силой, что я больно ударилась лопатками о камни. Пока меня тащили обратно в камеру, один из стражей плюнул в лицо.
– Не говори с остальными, – велел он. – Даже не смотри на них, ясно?
С заведенными за спину руками я даже не могла стереть с щеки его плевок. Всё моё естество охватило чувство омерзения. Ту женщину я больше никогда не видела.
Спустя месяц, а может, и больше, меня вывели на бастион в третий раз. Это была последняя прогулка для всех нас. Я стояла у двери, дожидаясь, пока глаза привыкнут к солнечному свету, его блики играли на гладких камнях. Справа о чем-то тихо беседовали двое стражей. Слева в двадцати шагах от меня стоял, привалившись к стене, еще один стражник и наблюдал за заключенным Омегой. Этот, казалось, пробыл в Камерах Сохранения гораздо дольше меня. Некогда темная кожа теперь обрела грязно-серый оттенок. Но самым примечательным было то, как нервно дергались его руки и беспрерывно двигались губы, точно не соответстовали деснам. Всё время, пока мы находились на прогулке, он расхаживал взад-вперед по одному и тому же маленькому пятачку мощеного бастиона, подволакивая искривленную правую ногу. Несмотря на запрет разговаривать с кем бы то ни было, я периодически слышала, как он тихо бормотал себе под нос: «Двести сорок семь. Двести сорок восемь».
Все знали, что многие провидцы сходят с ума – годы предвидения выжигали разум дотла. Видения можно сравнить с пламенем, а нас – всего лишь с фитильками. Этот человек не был провидцем, однако меня совершенно не удивило, что он сошел с ума, пробыв столь долго в Камерах Сохранения. Есть ли у меня шанс устоять перед видениями и безжалостным гнетом тюремных стен? Через год-другой, подумалось мне, и я, возможно, окажусь на месте этого человека. Буду считать собственные шаги, будто четкие ряды цифр смогут привнести хоть какой-нибудь порядок в расстроенный разум.
Между мной и бормочущим мужчиной находилась еще одна пленница – однорукая женщина старше меня на несколько лет с темными волосами и неунывающим лицом. Нас выводили вместе уже второй раз. Я подошла к краю бастиона настолько близко, насколько позволяла стража, и, всматриваясь вдаль поверх зубчатой стены из песчаника, силилась придумать способ заговорить с ней или подать знак. Подойти поближе, чтобы увидеть город, лежащий у подножия горной крепости, я не могла. Линию горизонта закрывало ограждение бастиона, и лишь в просвет между зубцами виднелись вдалеке серые холмы.
Внезапно я поняла, что счет прекратился. Когда же повернулась, чтобы посмотреть, что произошло, мужчина-Омега бросился на женщину и сдавил ее шею обеими руками. Ей, однорукой, не хватало сил, чтобы отбиться. И сразу закричать она не успела. Когда подоспели стражники, я все еще стояла в нескольких ярдах. Через нескольких секунд они оттащили мужчину, но слишком поздно.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть это тело, распластанное на камнях лицом вниз с вывернутой под неестественным углом шеей. Но провидцу бессмысленно закрывать глаза. В мареве сознания проступали картины того, что еще произошло в момент убийства: в сотнях футов над нами, в стенах крепости, упал и разбился бокал вина. На мраморный пол выплеснулась красная влага. Мужчина в бархатном пиджаке рухнул на спину, сумел подняться на колени, но буквально на секунду и затем умер, схватившись руками за шею.
После этого прогулки отменили. Иногда казалось, будто слышу, как сумасшедший Омега кричит и бьется о стены, но звук доносился приглушенно, скорее, легкое колебание воздуха в ночи. Я даже не знала наверняка, слышу ли его или просто чувствую.
В моей камере почти не бывало темно. Стеклянный шар, свисавший с потолка, излучал тусклый свет. Этот шар никогда не гас и постоянно гудел, но так тихо, что временами мне казалось, что это просто звон в ушах. Первые несколько дней я беспокойно поглядывала на него, ожидая, что свет погаснет и оставит меня в кромешной темноте. Но это была не свеча и даже не масляная лампа. Шар излучал совсем другое свечение: холодное и ровное. Каждые несколько недель свет начинал дрожать. Несколько секунд он мерцал, а затем гас, и я погружалась в мир тьмы, не имевший ни форм, ни очертаний. Но это длилось не дольше одной-двух минут. Потом шар снова вспыхивал, мигнув пару раз, словно человек, который только что пробудился ото сна и старается встряхнуться. Я даже полюбила эти регулярные отключения – единственную передышку от непрестанного свечения.
Должно быть, это и есть Электричество, решила я. Говорили, будто электричество это своего рода магия, а также ключ к большинству технологий из Старой Эры. Чем бы оно ни являлось, считалось, что электричество исчезло. Машины, не разрушенные взрывом, были разгромлены во время последующих чисток, когда выжившие уничтожали все следы технологий, повергших мир в прах. Всё, что осталось от Старой Эры, попало под строгий запрет, и машин это касалось в первую очередь. Нарушение запрета грозило жестоким наказанием, но закон держался прежде всего на страхе взрыва. Опасность явственно отпечаталась на искореженном лике земли и обезображенных телах Омег. Других напоминаний и не требовалось.
Но здесь с потолка камеры свисала одна из машин – частица Электричества. И не было в этом ничего ужасающего или могущественного, как шептались люди. Никакого оружия, или бомб, или экипажа, способного ездить без лошадей. Просто стеклянный шарик размером с кулак, излучающий свет. Я не могла оторвать от него глаз – в самой сердцевине сиял яркий сверкающий узелок, ослепительно-белый, словно внутри была заключена искра самого взрыва. Я смотрела так долго, что когда закрывала глаза, по-прежнему видела в темноте сияющую точку. Первые дни я пребывала в восхищении и в ужасе, щурясь под лучами, словно в страхе, что стеклянный шар мог взорваться.