Огненная земля

Первенцев Аркадий Алексеевич

— Что, Иван Васильевич? — Букреев нагнулся ближе.

— Мумка…

— Сумка?

Баштовой прикрыл обожженное веко в знак согласия. Он помнил о своей сумке, где так были расписаны все расчеты десанта.

— Все в порядке, — сказал Букреев успокоительно.

— Поправляйся, Иван Васильевич, — сказал Мещеряков. — Отправим ближе к Ольге, к Геньке. В Геленджик отправим.

Баштовой снова моргнул и пошевелил обескровленными губами.

— Сообщили Ботылеву, — добавил контр–адмирал. — Он хочет лично тебя отвезти. Никому не доверяет.

Глаз раненого

наполнился влагой, и, когда он прикрыл веко, на щеку скользнула капля и, дальше не покатившись, разошлась в трещинках обгоревшей кожи.

Мещеряков и Букреев прошли через палаты, где стонали раненые, привезенные из Тузлы, и вышли на улицу. Над Огненной землей стояло облако дыма. Там шло сражение. Жители Тамани собирались группами, с молчаливой тревогой смотрели в ту сторону.

Расставшись с Мещеряковым, Букреев направился пешком к домику, занимаемому Рыбалко. В палисаднике на лавочке сидели Таня, Надя Котлярова и с ними две девушки–рыбачки. Они плели венки из астр и гвоздики, венки для Звенягина и остальных погибших в эту ночь офицеров. Тамара сидела поодаль на низенькой треногой скамейке лицом к морю. Светлозолотистые волосы по- прежнему были аккуратно завернуты вальком и обрамляли ее побледневшее, осунувшееся лицо.

Заметив букреева, девушки поднялись. Он поздоровался, махнул им рукой, разрешив сесть, и пошел в сени.

Через полуотворенную дверь он видел Рыбалко, опустившего ноги в бачок с горячей водой, и Котлярова, накрывающего на стол.

— Треба стрелять на разные голоса, Котляров, — говорил Рыбалко. — Чтобы фрицы думали, что пулеметов богато. А сколько, хай сами кумекают. Особо при ночных атаках…

— Кочующая точка? — спрашивал Котляров больше для приличия, так как в пулеметном деле он разбирался и сам неплохо.

— Да… По–цыгански. Надо наводить тоску на фрицев.

В сенях, заваленных тыквами и завешанных по стенам кукурузными початками, Букреев медленно счищал с са- лог грязь. Вошел в комнату. Котляров застыл с полотенцем в руках, Рыбалко сделал вид, что хочет вскочить.

— Продолжайте, — сказал Букреев, вешая куртку на крюк.

На столе были приготовлены к завтраку миска с помидорами, творог, залитый сметаной. На плите жарилась баранина, нарезанная щедрыми кусками. Присев к столу, Букреев взял помидор. Помидор был осенний, с прозеленью у мочки, но вкусный.

— Готовность к семнадцати, — сказал Букреев. — Сколько всего нашлось людей?

— Из второй роты прибило мотобот за Комсомольской пристанью. Да еще один с автоматчиками.

— Сколько всего людей?

— Набирается двести с лишним, считая с моими орлами.

— Кончайте, Рыбалко, завтракайте и пройдемте со мной.

— Война войной, а харчи харчами, — Рыбалко сунул ноги в сапоги и принялся за завтрак.

Котляров медленными и спокойными движениями отвернул рукава блузы, примостился на лавке и потянулся к баранине. Внимательно посматривая на командира батальона и почтительно не вмешиваясь в разговор, Котляров неторопливо обгрызал кость, поворачивая ее в руках, расписанных синими якорями татуировки.

— Кто поведет, товарищ капитан? — спросил Рыбалко.

— Курасов. Он должен зайти сюда.

— Добро. Будет порядок. Звенягин-то… а? — Рыбалко задумчиво жевал. — Ось так завсегда — живешь, живешь, кричишь, свистишь, а потом раз и все. Как ни було. Я чую, Звенягина порешили в Новороссийске хоронить.

— Решили в Новороссийске.

— Моряков треба хоронить по–морскому, — строго сказал Рыбалко, — в море. Помню, як Звенягин балакал. Треба выстроить в море корабли, дать салют со всех пушек, и в воду…

— Все хоронить да хоронить, — перебил его Букреев, — Не ту песню завели, Рыбалко.

— Тут и так тоска–кручина, — поддержал командира батальона Котляров.

— Насчет похорон балачка первые два дня после того, як копыта отдерут… Без того нельзя. А потом опять — кричи–свисти, лови свою пулю.

— Люди просушились?

— Ваш приказ передал, товарищ капитан. Кто у печки, кто на солнце, а то при кострах. Намокли ночью. Живого места не найдешь. — Рыбалко посмотрел в окошко. — Вот и новый флагман.

Курасов вошел в палисадник. Его сопровождал Шалунов. Оба они были одеты в только что выданные канадские костюмы искусственного меха, крытые хаки, с меховыми квадратами воротников, брошенными за спины, как башлыки.

Курасов остановился возле девушек, Шалунов присел на корточки напротив Тамары и пытался с ней заговорить. Девушка отвернулась, а затем встала и ушла в дом. Очевидно, обескураженный, Шалунов приблизился к Курасову, разводя своими большими руками и виновато улыбаясь.

Заметив появившихся на крылечке Букреева и его командира роты, Курасов оставил девушек и подошел к ним.

В его скошенных глазах чувствовалась затаенная дума. Курасов доложил, что корабли готовы. На пробоины наложили временные пластыри, мотоботы приготовили, моторы наладили. Курасов говорил медленно, подыскивая слова, и, казалось, мысли его были очень далеки. Букрееву вспомнилась их первая встреча на рейде, затянутом туманом и дождем, вспомнилось свидание в портовой столовой, когда Курасов под веселые крики товарищей разрезал арбуз.

— Я полагаю, что мы обо всем договорились, товарищ Букреев, — сказал Курасов, — и вы разрешите мне вас покинуть. Сегодня мы во что бы то ни стало форсируем пролив. Немцы спешно подтягивают артиллерию. Ничто им не поможет. Батраков подавил береговые противока- терные батареи. А те батареи, которые будут бить из глубины, мне не так страшны… Не страшны… — Курасов с натугой повторил последнюю фразу, кивнул головой Тане и поднялся.

Таня, оставив подруг, вышла к калитке. Курасов, не стесняясь, полуобнял Таню и направился с ней вдоль улицы.

— Квартиру подыскал капитан–лейтенант, — сказал Шалунов, — карточки по стенам развесил, кортики. Может, свадьбу там сейчас сыграют.

— А тебе завидно, Шалунов? — шутливо спросил Рыбалко.

— Ты мне, Рыбалко?

— А то кому же?

— Кричи погромче. Ей–богу, ничего не слышу.

— Ну тебя. Я и то горло надорвал. — Рыбалко повернулся к Букрееву. — Идем от того же пирса, товарищ капитан?