Огненная земля
Шрифт:
Десантники не имели укреплений. Долговременные огневые точки, отштурмованные ночью, были повернуты амбразурами к проливу и, конечно, не могли итти в расчет. Высоты, где можно было укрепиться, стояли в глубине и к ним нужно было еще дотянуться Единственным местом, куда можно было спрятаться и откуда вести огонь, был противотанковый ров, подготовленный немцами. Ров был захвачен в первой атаке; значение его понимали и немцы. Они решили вырвать эту выгодную позицию и в середине дня начали штурм противотанкового рва.
Ров удерживался только моряками, и на них обрушилось все, чем располагали немцы. Левый армейский фланг, хотя в этот миг и меньше
Высокие волны зыби, чуть подбитые гривками пены, казалось, навсегда отрезали десантников от Большой земли. Ни суденышка, ни шлюпки, ни паруса. Чайки, отогнанные непрерывной стрельбой, носились далеко отсюда, собираясь в крупные стаи. Снаряды глушили рыбу, и птица ожидала затишья, чтобы выловить ее.
На берег выбрасывало трупы утонувших людей. Подхваченные волнами, они снова ныряли в море, пока какой-нибудь более высокий вал не забрасывал их за колья проволочных заграждений. Погребением нельзя было заняться до вечера. Немцы обстреливали береговую черту. Батраков послал людей к поврежденным кораблям за патронами. Матросы у крутизны раздевались и, мускулистые меднотелые, стремительно перемахнув отмели, бросались в воду. Высокие и узкие смерчи поднимались из воды от разрывов. Пока обходилось без потерь, а патроны и гранаты прибавлялись. Плохо было с противотанковыми ружьями. Расчеты ПТР атаковывались ударными группами немецких моряков, их пытались раздавить танки, их накрывали минометным и артиллерийским огнем. Постепенно из строя выходили противотанковые ружья.
Все несколько перепуталось и произошло не так, как решили перед десантом: не по тем линиям пошли суда и не совсем туда, куда намечалось при атаке, тот или иной взвод не выдерживал строго своего направления. Что поделаешь? Десант — наиболее сложная изо всех операций, применяемых в современной войне, а ночная высадка тем более.
…Шумский продолжал сражаться. Немцы разгадали тайну высоты 47.7 и обрушили на нее свою четвертую атаку. Люди батальона видели приближение драматического конца лейтенанта; они выползли к брустверам и, молча, в затаенной тревоге, наблюдали. Танки атаковали высоту, выбрались на вершину, покружились и снова исчезли. На холме появились немцы. Высота 47.7 перестала числиться за батальоном. Оттуда теперь не дождешься синих язычков, вылетавших как раз тогда, когда нужно. Батраков сполз с бруствера, приник боком к сырой стенке траншеи.
— Милостью неизвестного бога, — прошептал Батраков, вычеркивая из своей книжечки Шумского и парторга Шмитько.
От взрывов снарядов глухо подрагивала земля.
Дым от горевшей невдалеке скирды полз по траншее ленивыми клубами. Вот открылись чьи-то ноги, обутые в желтые ботинки и обмотки, забрызганные ржавыми пятнами глины; потом показалась бляха, подсумки с расстегнутыми крышками; прояснился человек. Это был Брызгалов. Он что-то жевал, продолжая выжидательно глядеть вперед, где возле пулемета лежал Шулик. Немецкие саперные лопатки с приметными, новенькими черенками торчали в стенке окопа, и на них висели плащ–палатки, еще мокрые после ночной переправы. Сизый побег ползучей травы шпарыша, напоминавший арбузную огудину, опускался сверху, втоптанный в сырую глину глубоким следом кованого немецкого сапога.
Сняв фуражку, Батраков провел ладонью по вспотевшим волосам. Горбань вытащил из кармана зеркальце, протянул ему. Батраков взял зеркальце и увидел в нем свою вымазанную щеку с характерным провалом — худобой от скулы, голубой ободок расширенного зрачка и прожилки по белку. «Какие-то плохие глаза, — подумал Батраков, — и, как чорт, грязный. Утереться? Кажется был платок, если только не потерял в суматохе?» Батраков вытащил из кармана аккуратно заглаженный «восьмеркой» и даже надушенный носовой платок. Свои «холостяцкие платки» Батраков обычно втихомолку стирал сам, прямо под краном, надеясь больше на свои кулаки, чем на горячую воду и мыло. Кто же постарался незаметно сунуть ему такой «легкомысленный» платок. Конечно, Татьяна. Она приходила к ним в хату, шепталась с Горбанем, разогревала паровой утюг… Батраков встряхнул платком и быстро окунул в него лицо. Сразу вместе со свежестью и чистотой ткани как бы возникли знакомые запахи магнолии. Гудауты, Батуми и здесь, в Крыму, Ялту, Ливадию, Гурзуф напомнили ему эти далекие, но так хорошо известные запахи. Тут деревца не увидишь порядочного, где там магнолию…
Захотелось, чтобы платок оставался таким же свежим, пахучим, с рубчиками от утюга, заботливо разглаженным женскими руками. Сложить бы его так же? Но веселый огонек, вспыхнувший в глазах наблюдавшего за ним ординарца, заставил Батракова небрежно скомкать платок.
Моторист с подбитого катера, огромный и неуклюжий парень, занимавший окопчик за Горбанем, вдруг сполз на дно траншеи и, уткнувшись головой в стенку, застонал. Моторист вел себя не совсем так, как нужно, все высовывался из-за прикрытия, балагурил. И вот, кажется, подцепила пуля. Он прижал к боку руку и сквозь крупные пальцы, вымазанные тавотом, проступила густая, клейкая кровь.
— Сашка, помоги.
Горбань бросился к раненому, бранчливо, но очень ловко перевернул его на спину, стащил кожаную куртку и, закатав поверх смуглого его живота тельняшку, принялся окручивать сразу же окровянившееся тело тонкой полоской розоватой марли.
Вскоре появилась сестра, девушка с круглыми, как У куклы, глазами и рыжими завитками волос, упавшими на воротник. Батраков знал эту девушку из пульроты Степняка, прикомандированную к ним из бригады Потапова после новороссийских боев.
— Алло! Алло! Я у телефона! — неожиданно, с веселым девичьим озорством крикнула она, размахивая санитарной сумкой, чтобы разогнать дым. — А вот голубчик–субчик. А–ай–ай, какая неосторожность!
Девушка отстранила плечом Горбаня, вставшего с перепачканными кровью руками, которые он держал на весу, и наклонилась над раненым. Заботливо взяла она в обе руки голову моряка, прижала к себе.
— Ничего, ничего, кудрявый…
И ловко принялась за перевязку.
Бой разгорался влево, там, где был стык с армейской пехотой. Ухающие, тяжелые звуки летели оттуда. Батраков физически, реально ощущал эти звуки, точно в стык вбивали и вбивали костыли каким-то чудовищным паровым молотом. Такого молота и на Кировском заводе у них не было. Оттуда неслось: ух–ух–ух. Земля тряслась.
Высокий гвардеец в одной фланелевке с широкими плечами и тонкой, как у горца, талией бежал по траншее, почти не пригибаясь. Он высматривал человека с красным околышем фуражки. Наконец он нашел комиссара среди всех этих одинаково закопченных людей.
— Ворвались немцы, товарищ комиссар, — выпалил он, сдерживая порывистое дыхание. — От лейтенанта Курилова! Товарищ лейтенант просит подмогу…
Батраков понял, что там плохо. Курилов не стал бы напрасно просить поддержки. Но чем помочь? Снимать отсюда людей нельзя, атака готовилась по всему фронту.