Огненная земля
Шрифт:
Маяк белел грудой развалин. В поселке горел дом. Языки пламени стоймя поднимались между стропилами, освещая крыши ближних домиков.
Ближе различились разрушенные постройки, вероятно, склады, черневшие на фоне одинокого пожарища.
Поджидавший комбата Горбань провел его и Манжулу через пролом в стене, как будто сохранивший еще теплоту и запахи взрыва, и, присвечивая фонариком, указал на ступеньки, оббитые по закраинам. Ступеньки вели в подвал.
В подвале разливался подрагивающий желтоватый свет коптилки. Возле стола Батраков что-то быстро писал. Над ним склонился Линник. Пистолет в германской кобуре свисал с его живота, шапка сдвинута на затылок. В одном из углов расположился Кулибаба, успевший расставить на столике консервные
— На партийно–комсомольском собрании я прошу обязательно поставить вопрос о фортификации нашего участка, — медленно сказал Букреев, — мной отданы распоряжения на этот счет.
— В плане я поставил этот вопрос первым, — сказал Батраков.
— Уже?
— Конечно, — уголки его глаз засветились, — насчет окапывания надо будет ломать настроения, Николай Александрович. Особенно у Рыбалко.
Мне об этом говорил и Горленко. Горленко тоже, как и я, давно знает Рыбалко. Перед твоим приходом звонил сей доблестный муж. Представь себе, он находит возможным ограничиться тем, что ему отрыли немцы.
Линник незаметно вышел. В присутствии комбата он держался всегда несколько стеснительно. Манжула помогал выкладывать печку, засучив рукава и открыв свои мохнатые руки. Кок консультировал, куда и как класть кирпичи, и просил обязательно достать где-нибудь духовку. Моряки коротко посмеялись и притихли. Слышалось только их дыханье, стук кирпичей и поскрипывание сжимаемого для труб железа.
— Мне рассказал Линник вот только что, перед твоим приходом, об Иване Васильевиче, — сказал Батраков. — Не повезло парню. Как не повезло! Готовился, готовился и вот на–те… Ты просил контр–адмирала отправить Баштового в Геленджик?
— Мещеряков обещал. Радировали Ботылеву, и он обещал лично отвезти его. А насчет Звенягина знаешь?
Батраков покачал утвердительно головой. На его сразу как бы застывшем лице медленно подрагивали тени.
— Ничего не попишешь, Николай Васильевич. Такая наша солдатская судьба. Представь себе, мне вдвойне тяжело. До сих пор гложет: спасал он кого? Меня. Может потому?
— Не думай, — Батраков шевельнул кистью руки, — это случается всегда по какой-нибудь причине. Не подвернись ты, другого нужно было выручать, или тот же снаряд шальной. На войне, если во все причины начнешь вдумываться, с ума сойдешь.
— Яровой тоже плох, — сказал Букреев. — Был я у него. Просит не отправлять его отсюда. Хочет быть с нами. Когда, мол, пойдете вперед, все же я ближе буду.
— Пока, конечно, трогать не будем. Как там? Кто- нибудь обслуживает их?
— Назначил я начальника медсанчасти…
— Кого? Уж не Татьяну ли?
— Ее. Одна осталась, если не считать Котлярову. Ты возражаешь?
— Чего возражать. На безрыбье и рак рыба. Доктора- то принесло зыбью, чуть повыше расположения второй роты, — Приказал я закопать под обрывом и приметить.
Дежурный попросил комбата к телефону. Стонский сообщал, что Цыбина вытащили и понесли в госпиталь.
— Я приказал автоматчиков рассредоточить по остальным ротам, — сказал Букреев, отходя от телефона. — Роты почти не существует.
— Ребята не бузили?
— Тихо приняли.
— Конечно, это временное мероприятие, — подумав, сказал Батраков, — когда укрепимся и пойдем вперед, если бог даст, тогда надо просить пополнения у контрадмирала и роту восстановить. Нужно ее целиком довести до Севастополя.
Степанов вошел в сопровождении Куприенко.
— Представьте себе, знакомые все места, — здороваясь, сказал Степанов, — вот в этом самом подвале я держал свой компункт в сорок втором. Жаль нет Баштового. Он оборонял район повыше, за Соленым озером. Возвращаемся к старым местам…
Степанов быстро ознакомился с обстановкой, утвердил мероприятия командования батальона, прощупал Курилова как начальника штаба, а затем дружески разговорился.
— Помните, я рассказывал, Николай Александрович, про туапсинское наше стоянье. Здесь не лучше будет, уверяю вас.
— Почему же? — спросил Батраков, все еще строгий и недоверчивый.
— Как почему? Там хотя позади что-то было, площадь какая-то. А здесь аппендицит. Тут, братцы мои, назад действительно ни шагу. Лимит. Море…
Скрывая внутреннюю тревогу, Степанов просидел на КП часа два, а потом обошел позиции батальона у болота и долго смотрел в сторону мыса, где сидели насторожившиеся немцы.
Воспоминания, Букреев. Ведь там та самая переправа, где мы поскандалили с Баштовым. — Степанов снизил голос до шопота и в тоне его послышалась грусть. — Как будто вернулся к родным местам. Там, где горя хлебнул, долго не забудешь. Долго. Не знаю, куда впереди нас кобылка повезет, а вот сюда довезла. Вину искупим, как говорится… а пока пойдемте-ка вздремнем, а то утром долго спать не дадут. Не у тещи на именинах..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
День второй начинался в мутном рассвете. Подожженные снарядами, горели дома поселка. Освеженный сном, Букреев обходил боевые участки. На берегу, в пене прибоя возились матросы, вытаскивая из воды крупнокалиберные пулеметы с погибшего катера. Валы зыби поднимались и иногда накрывали людей с головой; они отряхивались и снова продолжали тащить пулемет. Заметив комбата, моряки заработали еще веселей. В одном из них Букреев узнал старшину первой статьи Жатько, служившего вместе с Таней в 144 батальоне Острякова. Жатько сошел на берег с быстроходного тральщика «Мина» и все время работал на ДШК,[2] особенно отличившись в известном бою под станицей Широчанской, когда матросы буквально срезали из таких вот крупнокалиберных пулеметов атаковавшую их румынскую кавалерию. Отступая с боями до Ахтарей, Жатько на шаланде добрался к Темрюку. Шаланды, как рассказывала Таня, потопила авиация и пришлось выплывать. Была ли Таня на шаланде? Вероятно была, хотя, как ему помнится, о себе она умолчала. Но в обороне вместе с 144 батальоном у совхоза «Красный Октябрь», у станиц Курчанской и Вараниковской Таня была.
Жатько тащил пулемет, ухватившись за стоики и напрягаясь так, что на шее вздулись синие жилы. Под темной кожей его напрягались крутые мускулы, мокрый чуб упал на лоб. Ему помогали Воронков, Павленко и еще двое из второй роты. Пулемет волна уже не догоняла, и оставленную на песке борозду затягивало на глазах. Сильные тела моряков дымились на холодном утреннем воздухе.
Катера качали обломками своих тонких мачт, и волны лизали боевые рубки. Два мотобота, побитые осколками, наполненные водой, лежали на берегу возле камней. Солнце поднималось над таманскими высотами. Далеко по морскому горизонту, за острием плоской Тузлы ввинчивался в небо буравчик дыма. Транспорт ли шел? Или может быть пожар? Если проложить линию от этого дымка, пожалуй, попадешь в Геленджик. Что там? Кто сейчас живет в их казармах? Казалось, очень давно они ушли из Геленджика. Букреев подошел к морякам.