Огненная земля
Шрифт:
— Что с ним, товарищ лейтенант?
Стонский так, чтобы слышал раненый, доложил, что несмотря на запрещение, он пополз к Цыбину.
— Командир наш там, — бормотал в оправдание раненый. — Слышите? Опять?
Букреев разобрал, что кричит Цыбин: «Не надо… Не губитесь».
Немцы стреляли редко, но на высотках выжидали снайперы.
— В воронке он сам перевязывался, — докладывал Стонский, — мы ему передали медикаменты, флягу с водой, две плитки шоколаду, табаку.
— Кто передал?
— Их нет… — Стонский замялся. — Побили. Там лежат.
— Цыбин! — крикнул Букреев, приставив ладошки ко рту.
— Ау, — отозвалось оттуда.
— Я Букреев. Слышите?
— Ау, — снова донеслось сюда.
— Слышишь?
— Слы–шу.
— Подержись до вечера, Цыбин.
— Подержусь…
Букреев опустился на патронный ящик, снял фуражку.
— Вот что, лейтенант, Цыбин сам просит людей больше не губить. Ждать до вечера. А если вот такие штучки повторятся, — Букреев повел глазами на раненого, — то ответите вы, лейтенант.
— Есть, товарищ капитан.
Плотно сжав губы, стоял перед ним короткий и крепкий, похожий на слиток металла, Стонский. Небольшие его серые глаза с жидкими ресницами строго уставились на командира батальона.
Букреев более миролюбиво добавил:
— К Цыбину могут подползти оттуда. Следите, чтобы немцы до вечера не тронули его.
К исходу дня немцы поджали армейскую пехоту вплотную к рыбачьему поселку. Весь плацдарм простреливался перекрестным пулеметным и минометным огнем. Противник пытался раздробить десант на части. Танки и самоходные орудия, чтобы пробиться к морю, подходили и стреляли в упор, буквально разрывая людей на части. Подражая Зубковскому, краснофлотец Киселев с пятнадцати метров подбил гранатой танк и, простреленный пулеметной очередью, отбивался, стреляя из автомата.
Оружие не отдыхало до полуночи. Стволы раскалились и обжигали руки.
К полуночи было отбито девятнадцать пехотно–танко- вых атак. Под светом ракет дымилась развороченная земля. Впереди рва лежали трупы убитых немцев. Были и трупы моряков, ходивших в контратаки. Безлунная ночь спустилась над Керченским полуостровом. Трассирующие пули летели, оставляя разноцветные стежки. Голубыми клубочками вспыхивали разрывные пули. Моряки считали отдыхом такую перестрелку и, привалившись в наскоро вырытых окопчиках, притихли. Кое-кто пополз за водой к колодцу.
Ночью атаки могли возобновиться. Движение машин и танков не прекращалось на шоссе, у озера.
Командиры передали приказ — окапываться. В складе инженерного имущества были захвачены лопаты, кирки, мотки колючей проволоки, железные колья. Все вытаскивалось и распределялось по ротам. Командиры рот, получив задачу на оборону, должны были организовать наблюдение и охранение, произвести разведку своего района и впереди лежащей местности. Дневное сражение помогло определить рубежи для ведения огня и танко–опас- ные места. Противотанковые ружья переменили огневые позиции, так же как и пулеметы. Приданные средства усиления распределились так, чтобы прикрыть позиции батальона завесой фронтального, флангового, косоприцельного и кинжального огня. Днем приходилось вступать в рукопашные и слишком близко подпускать атакующую немецкую пехоту еще потому, что не совсем хорошо использовались минометы и тяжелые пулеметы.
Пока Курилов устраивал командный пункт, Букреев, отдав распоряжения по обороне, задержался с Горленко, с которым у него еще с Тамани установились отношения, обычно называемые личным контактом.
— Почему так пренебрежительны наши люди к своей собственной жизни? — спросил Букреев. — Я заметил, как скептически все воспринимают необходимость фортификационных работ. Хмурятся, еле–еле тащут ноги. Даже наш уважаемый командир первой роты.
— Моряки не хотят окапываться, — сказал Горленко, — а для Рыбалко это просто нож к горлу.
— Почему?
Горленко засмеялся.
— Трудно понять. На корабле ведь земли нет, не привыкли что ли?
— Но они воевали на суше.
— Воевали. Но обычно при десанте врываются в город. Там здания все заменят, возьмите хотя бы Керчь, Новороссийск, а полевую войну кто же вел. Кто был на перевалах, тоже избалован. Все естественно. Воевали на готовом рельефе.
— А севастопольцы?
— Ну, разве что в Севастополе! Там крепко учили, особенно Иван Ефимович. Если что не так и по шее накладет.
Перещупав всю коробку папирос, Букреев нашел одну непромокшую и, прикрывшись полой, закурил. Светящиеся трессеры бродили над головой, и ракеты отбрасывали на стенку перекрещенные тени от брошенного на бруствере ежа, сваренного из кусков толстого швеллера. Где-то слышался стук разматываемой катушки. Очевидно Курилов уже потянул связь от КП батальона к ротным опорным пунктам. Букреев курил и думал, что у Степанова придется выпросить саперов — поставить на переднем крае мины, помочь распланировать участок обороны, наметить ходы сообщения, запасные огневые позиции.
— Помню, отступали по степям и потеряли, прямо скажу, интерес к фортификации, — сказал Горленко. — Только создадим рубеж, окопаемся, глядим уже танки где-то прорвали и вглубь ринулись. Бросай все свои труды. Я сам десятки раз волдыри набивал на ладонях, помню, добирался и до камня и до воды. Все лопатой перевернешь, а потом опять айда.
В окоп спрыгнул Курилов.
— Командный пункт готов, товарищ капитан, — весело объявил он. — Аппараты пока поставил немецкие.
— С КП дивизии связались?
— Повели линию, товарищ капитан. Площадка небольшая, управятся быстро. Я приказал тянуть провод к берегу, а там по мертвому пространству. А то начнет завтра швырять, все порвет.
Поднявшись вверх, Букреев пошел к поселку. По шур- шанью шагов позади себя он знал, — Манжула не отстает. В Геленджике и на Тамани постоянное присутствие ординарца иногда докучало. Теперь же близость его успокаивала. У Манжулы выработались им самим узаконенные нормы поведения: в атаке забегать вперед, как бы прикрывая командира своим телом, в переходах стараться находиться с угрожаемой стороны.