Огненный крест
Шрифт:
Ко мне подбежали полицейские, подхватили под руки и повели в тюремный лазарет. Доктор ощупал мне ноги и живот, поднёс стакан какой-то бесцветной жидкости.
Я спросил: «Это Канья Клара – тростниковая вода?». – «Нет. Это слабительное, чтоб облегчить внутренности», – ответил доктор тюремного лазарета.
Пришел Булавин, весёлый, хмельной, распродавший картинки: «Что, жив? Здоров, невредим?.. Мне сказали полицейские: твой друг – парашютист!.. Ничего у тебя не болит? Можешь идти? Так не мешкай, идем продавать картинки. Рисовать и продавать!..»
И мы продолжили жизнь, как в отеле «Конкордия». Рисовали и продавали. Спали под навесом на свежем воздухе.
На дереве, у навеса, была привязана обезьяна – на длинной и звонкой цепи. Обезьяна прыгала на крышу отеля, на наш навес, на проходивших мимо людей. В первую ночь я вышел по нужде, на цинковой крыше отеля раздался грохот упавшего на крышу предмета, и вдруг какой-то зверь прыгнул мне на голову... С ума можно сойти от неожиданности!
Булавин проснулся и забурчал в темноте: «Шурка! Брось играть с обезьяной ночью. Всех побудим. Не дразни обезьяну!»
Маракай тогда был совсем небольшим городком, за месяц мы наполнили его нашими картинками и вернулись в Каракас, в тот же отель «Конкордия». И теперь уже сами платили за проживание, за хлеб насущный, за всё на свете, перейдя на писание наших популярных пейзажей масляными красками.
Жизнь вертелась в том же пространстве. Прежние и новые наши знакомства как бы переплетались и ложились в русло многообразной действительности. Что-то отпадало, уходило в небытиё иль возникало в нашей жизни новыми гранями.
Пока мы рисовали, джигитовали и путешествовали по ближним окрестностям Каракаса, в Ла Гуайре продолжал стоять у причала предмет наших недавних устремлений – стотонный корабль Мендосы, неотремонтированный и обросший кораллами. В конце концов, этот ископаемый Карибского моря так и догнил бы, привязанный за ржавый кнехт причала, если бы не нашелся настоящий моряк, бывший краснофлотец из России, который согласился привести корабль в порядок. И много дешевле согласился, чем заламывали венецуэльские специалисты, которые брались за ремонт машины корабля и за очистку корпуса от кораллов, но так и не смогли довести дело, требуемое Мендосой и сиянием морских далей, до конца.
Краснофлотец пообещал за три недели «поставить корабль на ноги», с условием, что Мендоса доверит ему эту посудину на одно плавание от Ла Гуайры до устья реки Ориноко, далее – до города Боливара на Ориноко. Мендоса согласился. И русский краснофлотец с командою своих друзей вывели корабль в море, дошли до места, до города Боливара, и отправились на берег гулять и пьянствовать. Мендоса дал команде хороший аванс, которого хватило вволю пошиковать по ночным ресторанам. Ровно через три недели команда пришла на корабль, уже нагруженный, и экипаж вместе с кораблем благополучно вернулся в порт Ла Гуайра. Корабль был чистым, как новенький: в пресной воде Ориноко все наросты и налипы умерли и отпали...
Жалея о несбывшихся наших устремлениях – послужить морскому делу, мы глядели с причала порта в морскую даль, в сторону, откуда восходит солнце, поджидая очередной транспорт с переселенцами-соотечественниками.
Наш первый транспорт из Европы был своеобразной разведкой, авангардом переселенцев в Венецуэлу – в большинстве холостяков. И мы писали на другую сторону Атлантического океана, холостым друзьям в Европу, восторженные письма: «Попали в рай земной! Нет зимы, нет холода! Вечный май! Дешевизна! Сахар и хлеб стоят один боливар! Работу даёт институт иммиграции!
А хочешь искать золото и драгоценные камни, валяй на юг за Ориноко! Там, на венецуэльской Гран Саване, завались всего, только собирай!..»
Другой холостяк писал: «...А баб с собой не везите! Баб тут хватает!». Впрочем, не все были в восхищении от местных креолок, потому институт иммиграции помогал нам выписывать европейских невест. Тот самый чиновник, который за акварели держал нас бесплатно в «Конкордии», а потом устроил месяц пребывания в курортном имении Боливара, обещал мне ускорить приезд моей невесты Нины из Зальцбурга. Я заполнил специальную анкету. И написал об этом Нине. Она сообщила мне, что прошла медицинскую комиссию, но у неё нашли какую-то «точку» в легком, выезд в Венецуэлу из-за этой «точки» задерживается...
Потом я долго не получал от Нины писем, и она не получала моих, хотя я писал постоянно. Через год одно из моих писем вернулось в отель «Конкордия» – почему-то из Австралии, с австралийской печатью на конверте. Да-а-а, венецуэльские почтовые чиновники в то время так «хорошо» знали географию, что «не заметили» разницы между Австрией и Австралией!
Почтовая марка в Австрию и во все остальные страны Европы стоила 67 сантимов. Письмо нужно было отдавать чиновнице почты взвешивать, она назначала стоимость отправления. Я подал письмо, адресованное в Югославию, чиновница взвесила, сказала цену – 75 сантимов! «Почему, – спросил я, – в Югославию дороже, чем в другие страны Европы? Мне всегда на всех письмах в Югославию отмечали – 67 сантимов». Чиновница ответила: «Югославия не Европа! Югославия принадлежит Оттоманской империи, относится к Азии!»
Не стал я с чиновницей спорить, налепил на конверт марку за 75 сантимов и отправил – в «Оттоманскую империю».
Не имея от Нины писем, я узнал от приехавшей в Венецуэлу подруги Нины, что невеста моя должна прибыть следующим транспортом. Но пароход причалит не в Ла Гуайре, а в порту Кабэйо. И оттуда привезут иммигрантов в новый, только что построенный лагерь около Маракая, названный – Трампийо.
И я приехал на автобусе в Трампийо, стал искать и спрашивать знакомых из Австрии, из Зальцбурга, из лагеря Парша. Увидел знакомую даму с двумя дочерьми. И – к ней: «Вы знаете Анненковых и Кошкаровых?» – «Да! – ответила дама. – Но они не приехали с нами, приедут следующим транспортом... А вы, как я понимаю, тот самый Генералов, жених Нины Анненковой, который писал ей и нам всем, звал нас приехать сюда? В рай земной?!» – «Да. Я тот самый Генералов. А что вам тут не нравится?» – «Это не рай. Это ад! Адская жара! А не «вечный май», как вы изволили писать... На крыши бараков с деревьев падают предысторические чудовища!..»
В местности около Маракая, действительно, много ящеров остатков предысторического времени, но ящеров совершенно безвредных, травоядных. Они лазают по деревьям, едят листья и фрукты, а когда падают или прыгают на цинковые крыши бараков, производят страшный грохот. Называются эти предысторические животные – игуаны.
Потом, через какое-то время, я встретил эту даму в Каракасе: мадам Полякову с дочками Леной и Кларой. И мадам, увидев меня издали, закричала: «Опять этот проклятый «первый транспорт», который нас обманул, заманил сюда: ни квартиру, ни работу не можем найти!»