Огненный плен
Шрифт:
Я тупо перешагивал через деревья и слушал. Мазурин хотел выкупить и у меня мою тайну, вывалив все или почти все. Ему нужен был Яшка, и имя его он хотел купить ценой куда большей, чем жизнь бездельника из еврейской семьи.
— Ты один из немногих, кто знает, что Киров был убит не в коридоре, а в кабинете. Придет время, и все раскроется. Конечно… А пока вещи Кирова спрятаны в надежное место. И фуражка его простреленная, которая якобы была на его голове в момент выстрела… У нее толстый околыш, и любой эксперт определит, что ее не было на голове Мироныча в момент выстрела… И штаны его со следами спермы — все упаковано и спрятано до лучших времен.
Ночь накрыла нас, и идти дальше было бессмысленно. В любой момент мы могли нарваться на пеший патруль или группу поиска немцев, ведущих охоту за отбившимися от частей красноармейцами. Голод сводил судорогой желудок, и оставалось радоваться, что поднялся ветер, — кажется, под утро намечался дождь. Воздушные потоки, гуляющие меж деревьев, уносили комаров и освежали тело. Мазурин давно закончил свой рассказ и теперь ждал ответного хода от меня. Вот ведь как получается. Когда я в их власти, они тычут в меня проводом под напряжением. Когда же я с чекистами на равных, они превращаются в интересных рассказчиков и предлагают сделки.
Я лег на спину и задрал ноги вверх, прислонив к березе. Мои ноги заслужили почтения и небольшого отдыха. Помимо еще соображающей головы, это все, что у меня есть.
— Я одного понять не могу, Мазурин, — пробормотал я, когда стало понятно, что молчать дальше глупо. — Может ли быть такое, чтобы ты был так предан своему начальству. Почему бы тебе просто не доложить, если мы выйдем из окружения, что я на твоих глазах погиб? Шумов опровергнуть это не сможет, он черт знает где. Если верить твоему рассказу, его и в живых-то быть не может… Так зачем тебе все это надо, Мазурин?…
Я опустил ноги и сел под дерево.
— Зачем? Ты — фанатик? То есть — идиот?
Подполковник НКВД, прислонив затылок к березе, сидел и не шевелился. Сначала я подумал, что он уснул, но вдруг раздался его голос:
— На следующий день после убийства Сталин приехал в Ленинград с толпой из Политбюро и ближайшим окружением… Мой начальник, Медведь, встречал его на перроне. Встретив Сталина, стал докладывать, а тот врезал ему рукой по лицу. Я был в отпуске, меня это спасло. Шумова не тронули, потому что он перед этим оттрубил две смены и лежал дома без чувств… Все остальные поплатились… ни за что… — Мазурин открыл глаз, и тот засветился лунным светом. Не очень приятное зрелище… — Три десятка сотрудников госбезопасности были низложены и растоптаны… Но это — потом… А тогда, зайдя в Смольный, трясущийся от страха вождь приказал Ягоде идти перед ним. И наш доблестный нарком шагал по коридору, где уже давно не было ни убийцы, ни даже пятен крови, тряс наганом и орал, как истеричка: «Всем стоять! Лицом к стене! Руки опустить!» Отвратительная комедия…
— Это не ответ на мой вопрос, правда? — сказал я.
— Ответом является то, что началась война. Немец рвется к Москве. — Чекист наклонился вперед и размял шею. Он сел поудобнее. Но как он ни старался, выглядеть браво у него не получалось. — Никто не знает, выстоит ли она…
— Москва? — опешил я. — В планах руководства сдать Москву?…
Мазурин помолчал и заговорил лишь после того, как я бросил ему: «Эй?»
— Кутузов тоже оставил столицу, но спас Россию… Я не знаю, что будет дальше. Но вся документация, все архивы, все увезено в глубокий тыл.
Я пока ничего не понимал.
— Но остались люди, доктор, понимаете? Люди… это такие существа, которые умеют вспоминать и писать, говорить, узнавать… И что будет, если вдруг на занятой врагом территории найдется человек, который заявит о знании государственной тайны? Страна будет готовиться к ответному удару, люди будут вдохновлены, а в этот момент выяснится, что вожди все… врут? — И он снова открыл свой страшный глаз…
Я не чувствительный человек, но почувствовал легкий озноб. И не ветер тому виной был.
— Что, если найдется тот, второй, и скажет: герры дорогие, вы меня покормите и квартиру в столице выделите, чтоб со жратвой и одеждой… А я вам расскажу, как погиб вождь ленинградских коммунистов, к примеру?… А? Какое состояние будет у советских людей, Касардин? Ведь враг тотчас раструбит на весь свет, что один из первых людей советского руководства — блядун, дерущий баб, не снимая фуражки. Что тогда?
— Ты и Шумов ищете носителей тайн? — проговорил я.
— Не преувеличивай свою роль в истории. Вы — всего лишь одно из заданий. Есть сотни других… Сейчас очень много кого ищут… Пока не было войны, все находились под колпаком, а кто не находился, к тому подбирались по мере надобности. И вдруг — война. И вдруг — такое продвижение… Белоруссия смята, сейчас немец идет по Украине… если не будут сброшены обороты, ноябрь Москва встретит под флагами со свастикой. И тотчас, как грибы, начнут появляться те, кто много знает…
— Невероятно…
Я мотал головой, как сонная лошадь. Для меня все это было действительно невероятно. Всех, кто знает о неприглядных делишках сильных мира сего, отлавливают, как блох. И все для того, чтобы в один прекрасный момент эти сильные мира сего подняли своим беспримерным поведением народ… За нашу страну, за нравственность, за свободу… И страна скинет врага, и выстоит, и победит… Но для начала нужно переловить и передавить всех, кто знает о пороках вождей. Об их подлости и блядстве… Немыслимо…
— Но и это не ответ на вопрос, подполковник…
— Ты хочешь ответ? — Мазурин, кряхтя, попробовал сесть, но у него не получилось. Голод и боль во всем теле доконали его. Он лег на бок. — Ответ на вопрос, зачем лично мне это надо? Я скажу тебе, Касардин, зачем… Чтоб ты знал… И не думал, что я фанатик…
Он снова захотел встать, я тоже попытался усесться. У нас обоих ничего не получилось. Мы лежали друг напротив друга. Он смотрел мне в глаза своим страшным глазом. Я смотрел в этот глаз.
— Моя жена и двое моих сыновей, Коля восьми лет и Володя — десяти, вместе с семьей Шумова помещены на государственную дачу под охрану сотрудников НКВД. Если к концу августа я не приведу тебя на Лубянку… Или вместе с доказательствами твоей смерти не принесу с собой имя того, второго…
Чекист замолчал. Его глаз потух.
Я знаю, почему он закрыл глаз. От потрясения. Он вдруг представил, быть может, впервые за все время, что случится, если я не назову имя второго. Я хорошо его понимаю, потому что от потрясения глаза мои тоже закрылись. Я лежал на земле с человеком, считающим, что он совершает самый человечный из всех поступков. Возможно, он даже ждет от меня раскаяния за мое молчание. Теперь-то, когда я знаю, чем он рискует, я, конечно, должен назвать Яшку и сдохнуть вместе с Яшкой. Иначе ведь его семья погибнет…