Огненный плен
Шрифт:
Мы оказались в кустах за три минуты до того, как из-за покрытого густой растительностью холма выкатился, поплевывая дымом в небо, паровоз. А за ним тянулись пять или шесть вагонов. Я присмотрелся к торцу паровоза — передней части огромного цилиндра, где кипели все паровозные страсти. На нем не было свастики, не было двуглавого орла. На нем теперь ничего не было. Но раньше там светилась — и сейчас я вижу это отчетливо — красная звезда. Теперь на ее месте остался светлый след. Паровоз недавно красили, и пятиконечный след выглядел бы отчетливо, если бы не был на скорую руку замазан дегтем или чем-то другим, черным и густым. Но звезду было видно, только теперь это ничего не стоило. Паровозом управляли гитлеровцы — они доставляли к восточной зоне окружения груз…
Железная дорога плавно выгибалась за лес, словно обнимала его, прижимаясь, и паровоз уже давно миновал заросли близ рельсов, в которых мы находились. Сбрасывая скорость, паровоз выдыхал клубы дыма. Рядом со мной подножки вагонов сначала мелькали, а теперь появлялись одна за другой так, что я успевал их рассмотреть. К последнему вагону — я видел это издалека — была прицеплена платформа, груженная мешками. Два станковых пулемета, направленные в обе стороны от движения, несколько немцев. Можно было дождаться, когда она поравняется с нами, забросить имеющиеся четыре гранаты и, пользуясь малой скоростью, запрыгнуть на платформу и добить тех, кто после этого карманного артналета останется жив. Греми вокруг стрельба, мы так бы и сделали. Но поезд двигался по совершенно тихому полю меж покатых холмов, и грохот в хвосте заставил бы машинистов остановить движение.
— Нам нужно успеть до платформы, — сказал мне Мазурин, зачем-то — в ухо. Был такой лязг, что можно было провозглашать тосты.
Разумеется. До платформы…
Убедившись в том, что вдоль правой стороны поезда никто не стоит на подножках и не выглядывает из вагонов, мы выскочили из укрытия и побежали рядом. Сделав три больших шага, чекист прыгнул, прижал ступеньку ногой и зацепился обеими руками за выступающую скобу.
— Давай сюда!..
Я ускорил шаг, прыгнул, и нога моя, скользнув, соскочила со ступени. В последний момент я успел уцепиться рукой за ту же скобу…
Сползая все ниже и ниже, я волочился по гравию, и все бы ничего, будь я в сапогах. Но деревенская нехитрая обувка слетела с моих ног, и теперь мои ноги бились о гравий, которым был присыпан путь.
Схватив меня за руку и балансируя одной ногой на сцепке, подполковник подтянул меня выше. Еще полминуты, и я взобрался на ступеньку, чтобы с нее перейти на сцепку.
— Доктор, вы меня пугаете!
Я посмотрел на ноги.
— Ничего страшного, сейчас кого-нибудь разуем, — успокоил меня чекист.
Мы взобрались на крышу. Перепрыгивая с одного вагона на другой, упрямо двигались к паровозу. Чем ближе к нам был удушливый дым трубы, тем больше я сомневался в рентабельности нашего предприятия. Мы достигнем угольного отсека, через него проникнем в машинное отделение… И что дальше? Развернем паровоз и помчим в обратную сторону? Или приедем к своим.
— Черт его знает, когда появится станция, — сказал Мазурин, когда мы уже лежали на краю первого после паровоза вагона. — Нам нужно спускаться к машинистам, и делать это сейчас.
— Хотел спросить — куда мы потом помчим…
— А у вас были резонные планы, когда мы шли пешком?
— Пожалуй, вы правы, — согласился я.
Оттолкнувшись от выступа на крыше, я свалился на уголь. Место для приземления я выбирал тщательно — не очень приятно падать голыми ступнями на большие куски антрацита. Как ни старался, едва не разбил голень.
— Черт…
В глазах поплыли круги, ноющая боль подтянулась к горлу, и легкая тошнота замутила в грудине… Тот случай, когда все другое вокруг теряет смысл — все уходит, и на первый план выбирается забота о месте, которое повреждено.
Я ощупал ногу и убедился, что перелома нет. Пальцы шевелились, стопа была послушна.
— Доктор, вы не на осмотре!..
Перешагнув через меня, Мазурин, не глядя вперед, двинулся к машинному отделению.
Я заметил опасность первым, в отличие от чекиста, я смотрел как раз на дверь. А в двери стоял безоружный немецкий солдат и с недоумением разглядывал происходящее в угольном отсеке.
Вскинув автомат, я нажал на спуск. Очередь потонула в грохоте колес, но одна из пуль, пронесшись мимо солдата, ударила в ветровое стекло паровоза…
Неумело вскочив, я бросил последний взгляд на немца. Пораженный двумя пулями и отрыгивая кровь, он чуть отшатнулся назад. Двойной удар девятимиллиметровыми пулями в упор — достаточно, чтобы опрокинуть взрослого человека. Он стал заваливаться назад, и это оказалось на руку Мазурину. Ударив его ногой в грудь, он запрыгнул в машинное отделение.
Двое по пояс раздетых молодых солдатиков — обоим было не более двадцати — стояли с лопатами наперевес, и в глазах их читалось такое же удивление. Черные от угольной пыли, но в пилотках, они были похожи на шахтеров. Подтяжки на голом теле лоснились от грязи, широкие рабочие штаны пузырились на коленях. Две очереди грянули одновременно. Я стрелял навскидку, не боясь промазать. Два метра — не расстояние… Топка была открыта, и вся обстановка очень напоминала библейский сюжет: гудящая печь, красный уголь в ней… грязь, как в подземелье, и — двое, отдающие богу душу… Передвижная преисподняя, мать ее… Что только не придет в голову в такие мгновения…
А Мазурин уже рвался в кабину.
Перегнувшись через него, я завел автомат за проем двери, влево, и нажал на спуск… Наугад…
Рукопашной не получилось. Мазурин в упор расстрелял машиниста в форме солдата железнодорожных войск, а моя слепая очередь разнесла голову офицеру. Одна из пуль попала ему в шею, и он, как и тот немец в лесу, сжимал руками горло так, словно пытался себя задушить. Было странно видеть эту картину, которую может подарить только война, — труп с размозженным черепом сжимает рану на горле. Рефлекторная хватка была так сильна, что нечего было даже думать о том, чтобы ее разжать. Схватив то, что осталось от офицера, за плечо, я зашвырнул его в угол.
Стекло было забрызгано кровью. Любоваться видами украинской природы мы не собирались, но видеть путь было необходимо. Схватив стоящее в углу ведро с водой — там плескалось не больше трех литров, Мазурин выплеснул его на стекло. Поднял автомат и, задыхаясь от волнения, бросил в мою сторону:
— Я ваш должник, доктор…
— Сомневаюсь, что вспомните об этом, когда мы выберемся из этого дерьма, — ответил я, разглядывая ручки и рычаги. — Поэтому отплатите здесь и сейчас. Берите лопату и займитесь топкой.