Огненный шторм
Шрифт:
Пробежав три с половиной сотни метров, мы оказались у люка бомбардировщика, стоявшего дальше всего от входа. Я полез первым, держа наготове винтовку. Но самолет был пуст. Очутившись в кабине пилотов, я приказал по рации бойцам:
– Все чисто, добро пожаловать на борт!
Еще на подходе я увидел, чем вооружен самолет, но все равно решил проверить. Перещелкнув несколько тумблеров, я убедился в своей правоте. Самолет нес самое мощное из доступных ему вооружений – двухсоткилотонные крылатые ракеты «AGM-86B». Всего здесь было двадцать таких
– Ну, что делать, командир? – в кабину вломились Литовченко и Горюнов.
– Горюнов, займи место второго пилота. А ты, Андрей, иди в хвост, там есть автоматическая пушка для обороны, приготовься ее использовать по самолетам, стоящим за нами.
Горюнов сел в кресло. Я включил двигатели и начал их прогрев.
– Что это за крючки? Ничего не понятно. Как я должен управлять самолетом? – спросил боец, глядя на приборную доску.
– Эти «крючки» – это староанглийский. А делать будешь только то, что я скажу. Неизвестно, что тут они поизменяли, я и сам не пойму назначение половины кнопок. – Я включил рацию. – Белкин, ты на связи?
– Да, слышу тебя.
– Мы захватили самолет, через пару минут взлетаем. Приготовьтесь нас прикрыть. Следуйте по пеленгу, – я усмехнулся. – Но вы и так нас узнаете, мы на очень большом и очень некрасивом самолете.
– Ясно.
– Как у вас ситуация?
– Тут были горячие головы, но мы их уже остудили.
– Кто напал?
– Четверка каких-то дурацких истребителей.
– А поконкретней?
– Сплюснутые такие сверху и снизу. Два киля, здоровенные стабилизаторы.
– И фюзеляж весь угловатый, а крылья треугольные и как будто обрубленные?
– Точно.
– Это «F-22». На всякий случай – у них восемь ракет на каждого и шестиствольная пушка.
– Понятно.
– Все, конец связи. – Как только я переключил рацию в режим ожидания, из нее раздался голос Литовченко:
– Командир, тут куча противников.
– Понял тебя. – Я переложил рацию в правую руку, а левой мягко сдвинул рычаги всех восьми двигателей. Самолет сдвинулся с места. – Мы уже начинаем взлет. Что за противник?
– Человек двадцать пехоты и два здоровенных броневика. Каждый метра три в высоту и сверху маленькая башня. С броневиками я разделался, а вот пехотинцы все прут.
– Сдерживай их, сколько сможешь.
Самолет несся вперед, набрав уже значительную скорость. Рев двигателей в замкнутом пространстве заглушал все остальные звуки. Вдруг я заметил поперек полосы какую-то машину. Через несколько секунд можно было уже с уверенностью опознать ее. Это был «Ml».
– Литовченко, уничтожить самолеты! – приказал я, одновременно потянув на себя штурвал.
– Понял.
Через пару секунд громыхнул взрыв, а за ним еще целая серия потрясла подземный ангар. Взрывались «В-52».
– Самолеты уничтожены, – доложил Литовченко, – но пламя идет прямо за нами…
Вдруг «Ml», который был теперь совсем близко, выстрелил. Одновременно с этим я сильнее потянул штурвал, и тяжелый самолет оторвался от бетона. Последовал взрыв, судя по всему, задевший бомбардировщик. На приборной доске загорелся индикатор неисправности шасси. Гидравлика передней левой стойки вышла из строя. Но я понимал, что если самолет на такой скорости заденет танк хотя бы колесом, то катастрофа неизбежна.
Поэтому мне пришлось поднять самолет еще выше. Высота «В-52» составляла чуть менее двенадцати с половиной метров, и удерживать его в пределах сорока метров было очень непросто. Я понимал, что одно неверное движение, и киль коснется потолка ангара, а тогда нас ждет мгновенная смерть.
Но впереди наконец появился темный провал выхода из ангара. Я надел «ПНВ» и не поверил своим глазам. Судя по всему, створки, защищавшие вход, закрывались. Я быстро прикинул в уме. Размах крыльев самолета составлял приблизительно пятьдесят шесть с половиной метров, а ширина ангара сто. Створки закрывались со скоростью приблизительно двенадцать метров в секунду. Нам оставалось до выхода около пятисот метров, а наша скорость составляла примерно сто пятьдесят метров в секунду. Получалось, что мы должны пройти впритирку со створками ангара.
Я сдвинул рычаги двигателей до отказа, однако бомбардировщик и так уже был на пределе. От спасения или от гибели нас отделяло чуть более трех секунд. Мои кулаки непроизвольно сжались. Самолет был уже рядом с выходом, но створки сходились слишком быстро. Я понимал, что при таком раскладе наши шансы спастись колебались от одного до пяти процентов. Но…
Эти пять процентов спасли нас. С ювелирной точностью самолет вписался между закрывающимися броневыми дверями. Я потянул рычаг на себя, набирая высоту, и вдруг заметил, что до сих пор держу в руке рацию. Я отложил ее. Корпус был погнут.
– Надеюсь, они нам больше не подкинут сюрпризов, – сказал Горюнов.
Я посмотрел на него. Парень отлично держался, даже не побледнел. Но, как будто в ответ на его слова, на приборной доске загорелся индикатор топлива. Горючее самолета сжигалось очень быстро.
– Литовченко! – я включил рацию. – Посмотри-ка, не вытекает ли топливо из баков?
– Да, вытекает, – почти сразу ответил боец. – У нас тут целый шлейф.
– Что ж ты раньше молчал?!
– Я не знал, топливо ли это. Оно какое-то прозрачное, почти как вода.
– Правильно, это керосин. Придется менять планы. – Я переключил рацию на частоту Белкина: – Слышишь меня?
– Да.
– Срочно стыкуйся со своим кораблем. У нас утечка топлива, даже на необходимую высоту выйти не сможем. Поэтому вам придется взять нас гравизахватами и удерживать некоторое время в воздухе.
– Понял, приступаю. Сколько у вас топлива?
– Минут на шесть. Может, меньше.
– Мы будем через четыре.
20:48:51