Огненный волк (Чуроборский оборотень. Князь волков)
Шрифт:
– Лешачий кум пожаловал! – пробормотал он. – Садись – сейчас чего занятное порасскажет.
Милава облегченно вздохнула – теперь и она узнала лесного гостя. Это был всего-навсего Говорок, придурковатый пастух. Рассказывали, что в детстве он, прельстившись обильным малинником, забрел один в чащу, а там его закружил и заморочил Леший. С тех пор Говорок сделался неспособен ни к какому толковому делу, а только и может, что пасти скотину. Целыми днями он просиживал на пеньке, бормоча что-то себе под нос и подслеповато морщась на свет. Матери указывали на него маленьким детям, наставляя не ходить в лес в одиночку: «А не то таким же станешь!» Зато пастуха такого было
Завидев бледное лицо Говорка, наполовину завешенное спутанными отросшими волосами, узкие плечи, пастушеский кнут в вялой руке, Милава подумала о Брезе – как бы и ему не стать таким же!
– Дозволите с вами присесть? – смирно спросил Говорок, щурясь от солнца и кланяясь.
Сейчас в его голове было посветлее обычного: он смотрел на Востреца и Милаву осмысленно и даже узнал их.
– Отчего же нет? – ответил Вострец. Он был лучшим приятелем Говорка во всем роду, никогда его не сторонился и с любопытством прислушивался к его путаным речам. – Лес-то не наш – сиди где хочешь.
«Да он здесь хозяин побольше нашего!» – подумала Милава.
– Как же ты стадо оставил? – спросил Вострец. – Не разбредутся коровы?
– Не, я им ноги заговором спутал, – обстоятельно ответил Говорок. Усевшись на траву, он разложил вокруг себя кнут, дудочку и потертую холщовую сумку, устраиваясь на долгий отдых. – Да и Лесовица присмотрит. Я ей хлебушка на пенечке оставил. Да, вот иду я вчера через болото, – оживленно заговорил вдруг пастух и даже выпрямился, как будто вокруг него сидело с десяток слушателей. – Да гляжу – на листе лягушка сидит, такая лягушка – о трех головах! Да поет. Ой девушки, голубушки, подружки мои! – тонким женским голосом запел пастух, закрыв глаза, лицо его стало мечтательным, на щеках сквозь неряшливую щетину пробился румянец. Милава смотрела на Говорка с жалостью и тоской, а Вострец усмехался, радуясь развлечению.
– Да так сладко поет, как девицы на посиделках… – Говорок помолчал, потом открыл глаза, удивленно оглядел поляну, тряхнул головой и обратился к Милаве: – Да! А ты, Ясинка моя, матушке скажи, как будет она пироги печь, пусть и пастуха не забудет, а то сызнова коровке вашей теленочка живого не видать!
– Я не Ясинка, – грустно ответила Милава и глазами сделала Вострецу знак: пойдем отсюда. Чего разговаривать с убогим, если он уже ее с другой перепутал?
– Нет? – Говорок удивился, лицо его разом погасло. Милава шагнула в сторону, но пастух вдруг быстро вскинул руку, словно хотел ее удержать. – Вот ты говоришь: не Ясинка. А почему? Вот оно, имя-то! Не имя – уже и не ты! Дали имя – есть человек! Не дали имени – нет человека, хоть волки его ешь! А кто имя знает, тому и дух в руки идет. Знаешь имя – кого хочешь возьмешь, хоть лешего, хоть оборотня, хоть…
Пастух внезапно замолчал и уставился в траву перед собой.
– Хоть берегиню? – подсказал Вострец.
– А хоть и берегиню, – тихо, безразлично повторил Говорок. – Ой девушки, голубушки, подру… Да вот я и говорю: сама такая зелененькая, вот как травка молоденькая, а на спинке пятнушки, будто ряска…
Милава досадливо вздохнула: только-только, услышав о берегине, она понадеялась на что-то толковое, и вот вам!
– Ну, это ты врешь! – уверенно ответил Вострец. – Чтоб сама зеленая, а пятнышки ряской!
– Не вру, Леший Дед послух, не
– И песни поет? – недоверчиво спросил Вострец.
Милава снова показала ему глазами в сторону. Но Вострец в ответ стал делать ей какие-то оживленные знаки и показывать на Говорка, словно тут сидело с ними невиданное чудо.
– Поет, поет! – уверял его Говорок. – Пойдете вы цветочки рвать – сорвите и мне…
– Да как же ты услыхал? – с сомнением спросил Вострец, не давая ему допеть. – Ведь такое диво лесное людей за версту чует, схоронится!
– А меня не чует! – горделиво ответил пастух и захихикал, пригнув голову и заговорщицки оглядываясь. – Не чуют меня, не чуют! На мне оберегов-то нету, я им – пустое место!
Говорок радостно хихикал и мелко тряс головой. Милаве было жалко и тоскливо смотреть на него, но Вострец все не желал уходить.
– А может, ты и берегиню близко видел? – спросил он у пастуха.
Говорок вдруг разом перестал хихикать и испуганно втянул голову в плечи.
– Нельзя говорить! – зашептал он, прикрывая рот ладонью. – Они близко, ой близко! Всяку ночь я их песни слышу! А одна и вовсе к Еловиной избе ходит! Все ходит, все ходит, поет, поет… А другие летят прочь на заре – кличут ее! Много их, много! Берегись! Беда, если учуют кого!
Говорок съежился на траве, спрятал лицо в поджатых коленях и затих. Милава смотрела на него, сморщившись от усилия сообразить, собрать воедино отрывки его беспорядочных речей. Она догадалась, что Вострец не зря так долго беседовал с безумцем, что пастух сказал им что-то важное, но что?
Вострец со значением посмотрел на Милаву, потом нагнулся к Говорку и тряхнул его за костлявое плечо, обтянутое грубой серой рубахой безо всяких вышивок.
– Эй! Так что там с лягушкой трехголовой?
– А? – Пастух вскинул голову и посмотрел на них с испугом и недоумением. – Вы кто? Вам чего надо? Не трогайте меня! А вам вреда не делаю!
Лицо его побледнело и стало тупо-безразличным, веки полузакрылись.
– А будете веночки плесть – сплетите и мне … – снова затянул он себе под нос.
– Село солнышко в головушке! – с досадой пробормотал Вострец и безнадежно махнул рукой. – Все, теперь от него долго слова толком не добьешься!
Из-за деревьев послышались голоса Заренца и Полянки, зовущие их. Милава и Вострец подхватили свою берестянку и побежали на зов. Говорок остался сидеть на поляне, обняв колени, покачиваясь и тусклым голосом напевая лягушкину песню.
Милава и Вострец нагнали остальных, но продолжали держаться вместе. Милава и так, и эдак вертела в памяти слова Говорка, но не могла ничего понять.
– Да ты поняла, чего он сказал-то? – прошептал ей Вострец, высыпая в берестянку новую горсть ягод.
– Нет, – оглянувшись на сестер, прошептала Милава в ответ. – Муть болотную нес. Про лягушку какую-то трехголовую!
– Сама ты трехголовая! – с досадой отозвался брат. – А ума что в печном горшке! Песню-то слышала русальную? Берегиня эту песню пела, не лягушка! А может, наш дурачок берегиню лягушкой увидел, он может. А про берегиню-то он правду сказал! Каждую ночь она к Еловиной избушке ходит, та, что Брезя заморочила! Видно, она его к себе выманить хочет, да Еловы боится! Вот тут нам бы ее и поймать! Крылья ее мы с тобой не удержим, тут мужик нужен, а сам Брезь едва с лавки встает. Попробуй хоть узнать, как ее имя! Слышала: кто имя знает, тому дух в руки идет!