Огненный всадник

Голденков Михаил Анатольевич

В Болонье семья поселилась в фамильном дворце, купленном еще дедом Михала Миколаем Крипггофом Сироткой. В теплой Италии под лучами ласкового солнца здоровье отца пошло на поправку. Прежними оставались лишь отношения Михала с Лукрецией. Женщина еще больше отдалилась от своего приемного сына, родив Доминика Миколая. Получив наконец должность крайчего литовского, Михал оставил семью и вернулся в Несвиж. И вот это странное видение, этот тревожный сон, да к тому же с четверга на пятницу…

И теперь Михал Казимир с тревогой думал об отце. Что с ним? Выздоровел ли окончательно? Откуда ждать беды? Может, нелюбимая мачеха Лукреция чинит козни против него, представителя одного из самых авторитетных княжеских родов Европы? А может, это всего лишь сон да глупые суеверия?

И Михал, прочитав «Отче наш», вновь уронил голову на подушку. «Надо отвлечься и о чем-то добром подумать, — приказал он сам себе, — например, о грядущей свадьбе Самуэля Кмитича. Что бы ему подарить? Он оружие любит, подарю ему новой модели кремневый пистолет. Хотя… оружие на свадьбу? Самуэль ведь так боится всяческих примет!»

Глава 2 Предсказание

Странный сон в ночь с четверга на пятницу приснился в канун первого червеня и другу Михала, дальнему его родственнику по бабушкиной линии молодому оршанскому войту Самуэлю Кмитичу. Снилось Самуэлю, что он идет со старшим братом по ночному лесу в поисках папарать-кветки в Купаловскую ночь.

Самуэль не помнил лица своего старшего брата Миколы. И часто в годы своей юности расстраивался из-за этого, ибо, где бы он ни появлялся, все спрашивали одно:

— А, это тот самый Кмитич, брат Миколы Кмитича! Микола Кмитич, старший брат от первого брака отца, был известным в Литве поэтом и педагогом. Он окончил Полоцкую семинарию, затем обучался в философской студии Пултуска, преподавал поэтику в Виленской академии, но главное — написал вдохновенную героическую поэму о смерти Иосафа-та Кунцевича. Ему шел всего тридцать второй год, когда неожиданно, заболев, Микола умер. Самуэлю тогда было чуть более трех лет. Неудивительно, что брата он не помнил. Почти не помнил. Лишь один эпизод глубоко засел у него в памяти. Незадолго до его смерти, когда Микола взял Самуля, как он ласково называл братишку, полюбоваться, как язычники кривичи на берегу Рши отмечают ночь Яна Купалы, прыгая через костры, купаясь нагишом, танцуя вокруг священного дуба Дива, как девушки обнажают самую красивую, вешают на нее венки и водят вокруг нее хоровод, распевая:

Пайдзем, сястрыцы, Пад ясну зарніцу, Ноч малая, ды купальная!

Самуэль помнил лишь голос брата, его руку в синем рукаве, его мягкие усы, но вместо лица — одно мутное пятно осталось в детской памяти Кмитича-младшего. И вот теперь, во сне, он видел брата очень отчетливо. Микола, высокий и ясноглазый, мягко улыбался в свои пшеничные длинные усы, звал идти за ним куда-то и указывал рукой, мол, гляди, вон там под папарать-кветкой зарыт клад. Самуэль раздвигал руками траву и видел красивую польскую саблю типа карабела, с золотой рукоятью в обычной форме головы орла. Только на этот раз рукоять была инкрустирована так, что у «орла» был хорошо прорисован и желтый клюв, и глаз, и… Тут Кмитич с ужасом увидал, что рукоять в форме вовсе и не орла, а… змеи. Самуэль всегда любил оружие и уже держал саблю в руке, но перо клинка стало как-то загибаться, белый булат потемнел… Вот и не сабля это вовсе, а кривая палка с набалдашником в виде змеиной головы. С ужасом смотрел Кмитич, как деревянный гад извивается в его руке.

Самуэль проснулся. Однако сон не испортил ему настроения первого летнего дня. Кмитич собирался на свою любимую ястребиную охоту. Именно ястребов он ценил больше, чем соколов, находя этого соколиного собрата птицей и красивой, и мастеровитой по части охоты. Нравилось ему, что ястреб — лесной хищник. Лес — это магия, сама жизнь. Хорошо знаешь и любишь лес — он тебе не даст умереть с голоду, поможет спрятаться от врага или хищника, укажет нужную дорогу. И ястреб знает, что есть лес и как охотиться в нем. Как же Самуэль обожал любоваться летящим тетеревятником, преследующим куропатку, тетерева или рябчика! Вот стремительный ястреб пролетает между двух растущих рядом сосен и складывает вверх крылья, чтобы не задеть их, а вот весь припадает на бок, проскакивая между двух толстых веток, вот резко поворачивает в сторону, руля длинным полосатым хвостом, словно веслом ладьи, ловко управляя своим аспидно-серым телом с пестрым полосатым брюшком. Разве может так мастерски маневрировать полевой сокол?! Пусть у соколов-сапсанов и своя стать — камнем с высоты бросаться на жертву или, как пустельги, зависать в воздухе на одном месте, вибрируя крыльями, но им не сравниться с проворстом лесного братца, с его быстротой и маневренностью, с его осторожностью и смекалкой… Нет ничего более азартного и увлекательного, чем бежать вслед за ястребом, перепрыгивая через упавшие деревья и ухабы, почти не глядя под ноги, наблюдая за ловким полетом пернатого хищника.

Самуэль и сам был похож на ястреба: его светло-русая шевелюра, некогда длинная, а сейчас подстриженная, казалась издалека светло-серой, точно голова ястреба-перепелятника, а его рыжеватые усы — точно ржавые полосы на груди этой птицы. Для девичьего взора его взгляд не то голубых, не то серых глаз, внимательно взирающих из-под соболиных выразительных бровей выглядел так, словно ястреб высматривает куропатку. И Кмитич любил девушек, любил прихвастнуть перед ними, любил их постоянное внимание, всегда стараясь блеснуть, как и его брат Микола, некоторой утонченностью и умом. Не хотел хорунжий однобокой славы лихого наездника и рубаки — а такая и ходила о нем. И не зря. В свои двадцать пять лет Самуэль уже слыл по всему Витебско-Смоленскому воеводству дуэлянтом и сердцеедом, ибо все пять дуэлей, в которых он кого-нибудь да ранил, происходили из-за женщин. Последней дуэлью он возмутил и насмешил многих.

Кмитич любил больше сражаться со своими обидчиками на саблях, но с паном Храповицким, кузеном Яна Храповицкого, хорунжего Смоленска, решил биться на пистолетах. Дело было зимой. Кмитич пришел навеселе, с ястребом на рукавице, и минут десять Храповицкий под хохот Кмитича отбивался от его хищной птицы, а секунданты пытались заставить Самуэля поймать ястреба. Когда все удалось уладить, и Кмитич встал под пистолетный выстрел Храповицкого, то выстрел пришлось повторить: Самуэль увернулся от первой пули, упав лицом в снег. Второй выстрел, нацеленный ему в голову, пробил Самуэлю огромную меховую шапку, но самому вреда не причинил. А вот сам оршанский войт играючи выстрелил не целясь в Храповицкого и попал ему в плечо. Затем сам же помогал его перевязывать со словами: «А не хрен тебе, пане, было на рожон лезть!»

Когда в начале года встал вопрос, что ему, католику, не пристало жениться на православной Маришке, дочери жительницы Смоленска Евы Злотей-Краснинской-Подберезской, Самуэль с легкостью перешел в более лояльный протестантский кальвинизм, что, в принципе, было вещью распространенной в те годы: в Виленском парламенте не сидело ни одного католика, а лишь протестанты да два православных шляхтича. Кальвинистами были и польный гетман, главный покровитель православных, и лютеран Великого княжества Литовского Януш Радзивилл, и его кузен, самый блистательный светский лев Речи Посполитой Богуслав, с которым часто сравнивали и Кмитича из-за схожих характеров — оба красавцы и храбры, оба дамские угодники и дуэлянты, оба прекрасно фехтовали и стреляли из пистолета. Но… Кмитич все равно считал, что до светского франта Богуслава с его надушенным огромным париком и кружевами ему, неотесанному оршанцу, далеко. Тем более что мать Богуслава — немка из Гогенцолернов — являлась родственницей только что избранному шведскому королю Карлу Густаву. У Самуэля таких великосветских родственников не было, как и не было желания вертеться в свете, следя за модой, что с легкостью и удовольствием получалось у Богуслава, который успел и посидеть в казематах Бастилии за дуэль, успел и вскружить голову чешской королеве Елизавете и французской маркизе Шарлотте де ля Форс… Но Богуслава Кмитич безмерно уважал. Этот светский лев был прекрасным военачальником, настоящим солдатом, что так ценил Кмитич. Богуслав прошел всю нелегкую солдатскую школу — в юности служил в голландской армии, воевал против Испании, знал толк в оружии не хуже Кмитича, а может, даже и лучше… Хоругвь Богуслава Радзивилла славилась во всей Речи Посполитой как чуть ли не самая сильная во всем государстве, а жители его городов и крепостей были хорошо обучены военному делу.

В связи с переходом в реформаторство Богуслав прислал поздравительный лист Кмитичу с книгой отца-вдохновителя лютеран всей Литвы виленского пастора Самуэля Дамбровского «Пастилля». Эта книга была издана за счет оршанского старосты Петра Нонгарда, родственника Кмитича. Богуслав своим подарком очень польстил Кмитичу. Но Михал Радзивилл не одобрил смены конфессии, написав в письме, что Самуэль поступил как «дурны вар’ят». Кмитич не обиделся. Между ним и Михалом были не те отношения, чтобы обижаться из-за какого-то вар’ята или даже дурня.

Лишь усмехнулся, вспоминая, как он и Михал, сидя под дубом и читая книгу немецкого протестанта, давали клятву вместе перейти в протестантизм…

То был солнечный летний день 26-го тоня 1653 года, день, когда в далекой Москве царь осматривал свои войска. Михал был в гостях у Кмитичей в Орше, и оба друга мирно сидели, опершись спинами о ¹'ору толстого раскидистого дуба на берегу Рши, куда Самуэль привел шестнадцатилетнего Михала, чтобы почитать немецкую книгу, написанную полвека назад французским протестантом. Самуэль читал главу про резню в Париже реформаторов в печально знаменитую Варфоломеевскую ночь, ночь на 24-е августа 1572 года. Михал еще не знал немецкого языка, лишь учил его, владея пока что итальянским и французским, но Кмитич неплохо разбирался в немецком и медленно читал, держа книгу в обеих руках, тут же переводя текст. Михал с интересом слушал, подперев щеку кулаком.