Огнепад: Ложная слепота. Зеро. Боги насекомых. Полковник. Эхопраксия
Шрифт:
Он снял очки. С того угла, где стоял я, приглушенный белый свет смывал блеск из его глаз. Если не приглядываться внимательно, их почти можно было принять за человеческие.
Медотсек к моему прибытию затормозили. Каннингем ткнул пальцем в сторону диагностической кушетки на участке застывшего пола, служившего нам лазаретом. Я подплыл туда и пристегнулся. В двух метрах от нас, за проросшими из палубы перилами высотой до пояса, катилась мимо основная часть вертушки. Бейтс, Банда и Сарасти кружились передо мной, точно грузики на леске.
Чтобы их слышать, я подключился к КонСенсусу. Говорила Джеймс, тихо и без выражения:
– Я заметила новый узор среди постоянных форм. Где-то в решетке. Он походил на сигнал. Чем дальше я уходила по коридору, тем сильнее он становился. Я пошла за ним и отключилась. Больше ничего не помню до нашего возвращения. Мишель мне рассказала, что случилось. Насколько могла. Это все, что я знаю. Извините.
В ста градусах дуги от меня, в зоне невесомости, Каннингем укладывал своего предшественника в саркофаг, выполняющий иные функции, нежели стоявшие ближе к носу корабля. Я сразу задумался, начнет ли машина вскрытие прямо во время разбора полетов. И услышим ли мы при этом какие-то звуки.
– Саша… – сказал Сарасти.
– Ага, – отозвался голос с фирменной Сашиной растяжкой. – Я висела на шее у Мамочки. Когда та вырубилась, я оглохла и ослепла нафиг. Пыталась встать к рулю, но что-то мне мешало. Мишель, должно быть. Не подумала бы, что у нее сил хватит. Я даже не видела ничего.
– Но ты не теряешь сознания.
– Сколько мне помнится, я все время была в себе. Но в полной темноте.
– Обоняние? Осязание?
– Когда Мишель обоссалась в скафе, я почувствовала. И только.
Вернулся Каннингем. В зубах у него торчала непременная сигарета.
– Тебя никто не трогает, – предположил вампир. – Никто не хватает за ногу.
– Нет, – отозвалась Саша.
Она не верила в байку Мишель о невидимых чудовищах. Никто из нас не верил. Зачем, когда все, что мы испытали, легко объяснялось безумием?
– Головолом.
– Ничего не знаю, – я так и не привык слышать, как мужской голос слетает с губ Джеймс.
Лом был трудоголиком. В смешанной компании он обычно не выходил на свет.
– Ты на месте, – напомнил ему Сарасти. – Ты должен помнить…
– Мамуля передала мне данные для анализа, и я их обрабатывал. Обрабатываю до сих пор, – добавил он с намеком. – Ничего не заметил. Это все?
Я никогда не мог его хорошенько прочесть. Временами казалось, что у Головолома больше общего с десятками бессознательных модулей, работающих в голове Джеймс, чем у разумных ядер, составляющих остальную Банду.
– Ничего не чувствуешь? – настаивал Сарасти.
– Только данные.
– Что-то существенное?
– Обычная феноматика, спирали и решетки. Но я еще не закончил. Могу быть свободен?
– Да. Позови Мишель, пожалуйста.
Что-то бормоча про себя, Каннингем обкалывал мои раны анаболиками. Между нами висел синеватый дымок.
– Исаак нашел несколько опухолей, – заметил он. Я кивнул и закашлялся. Саднило в горле. Тошнота отяжелела настолько, что начала продавливать диафрагму.
– Мишель, – повторил Сарасти.
– Я обнаружил еще несколько, – продолжал Каннингем. – В основании черепа. Всего пара десятков клеток, не стоит пока выжигать.
– Здесь, – голос Мишель был едва слышен даже через КонСенсус, но, по крайней мере, она снова стала взрослой женщиной. – Я здесь.
– Что ты помнишь, расскажи нам, пожалуйста.
– Я… почувствовала… я просто висела у Мамули на шее, а потом она ушла, и никого больше не было, так что мне пришлось… взять управление…
– Ты видишь, как закрывается диафрагма?
– Нет. Я заметила, что потемнело, но когда обернулась, мы уже были в ловушке. А потом я почувствовала, что у меня за спиной кто-то есть: бесшумно, несильно оно просто толкнуло и схватило меня, и… и… Извините, – пробормотала она после некоторой задержки. – Меня немного… ведет…
Сарасти ждал.
– Исаак, – прошептала Мишель. – Он…
– Да, – пауза. – Нам очень жаль.
– Может… можно его починить?
– Нет. Мозговая травма.
В голосе вампира прозвучала нота, похожая на сочувствие, – заученное притворство опытного лицедея. И сквозило что-то еще: почти неуловимый голод, слабая тень искушения. Правда, вряд ли кто-то, кроме меня, это заметил.
Мы были неизлечимо больны, а хищников тянет к слабым и раненым.
Мишель замолчала. Когда она заговорила снова, ее голос лишь чуть дрогнул:
– Много не расскажешь. Оно меня схватило и отпустило. Я сошла с катушек и не могу объяснить, если не считать того, что это проклятое место достает тебя до печенок… Я… не справилась. Простите. Больше нечего сказать.
– Спасибо, – после долгой паузы проговорил Сарасти.
– Могу я… если можно, я бы хотела удалиться.
– Да, – отозвался вампир.
Мишель ушла на дно. Кубрик вращался, и я не увидел, кто занял ее место.
– Пехотинцы ничего не видели, – заметила Бейтс. – К тому времени, когда мы пробили перегородку, тоннель за ней был пуст.
– За такое время любой домовой уже сделал бы ноги, – заметил Каннингем. Он опустил ноги на палубу и уцепился за поручень: вертушка тронулась с места. Меня повело, я наискось повис на ремнях.
– Не спорю, – отозвалась Бейтс. – Но стопроцентно мы знаем об этом месте лишь то, что не можем верить там собственным чувствам.
– Поверьте чувствам Мишель, – отчеканил Сарасти.
Я чувствовал, как с каждой секундой становлюсь все тяжелее. Вампир открыл окошко: кадры, заснятые пехотинцем. За полупрозрачными волокнами ошкуренной перегородки, как за вощеной бумагой, колыхалось яркое расплывчатое пятно – фонарь Джеймс, видимый сквозь преграду. Изображение дернулось, когда робот пошатнулся на магнитной кочке, потом все повторилось. Качнулось и повторилось. Шестисекундная петля.