Огни рампы. Мир «Огней рампы» (сборник)
Шрифт:
Кальверо пожал плечами.
– Что-то здесь не так, – сказала миссис Олсоп.
Кальверо понял, что его выдумка слишком не похожа на правду.
– Послушайте! Эта девушка пыталась покончить с собой.
– Покончить с собой! – завопила хозяйка.
– Да… Она включила газ. А я вернулся домой как раз вовремя – иначе было бы поздно.
– Мало того, что она задолжала мне за месяц, – заскулила миссис Олсоп. – Теперь она вздумала еще и покончить с собой в моем доме! Лучше вызовите скорую помощь и отвезите ее в больницу.
– Ну… тогда об этом напишут во всех газетах.
Такое замечание заставило миссис Олсоп задуматься.
– Все равно, у вас в комнате она не останется!
– Тогда пустите ее вниз, где она жила.
– Еще чего!
– Да ему-то что за дело. А если б это была моя жена?
– Жена? Ну-ну, поосторожнее. Она дурная девушка, – сказала хозяйка с понимающей ухмылкой. – Вселилась сюда уже больная. Лучше поберегитесь – ну, вы меня поняли – и хорошенько окурите после нее комнату.
– Ну, не прокаженная же она, – пошутил Кальверо, когда хозяйка уже спускалась вниз.
Вернувшись в комнату, Кальверо с сомнением посмотрел на девушку. Она еще спала. Он взял стакан, из которого она пила, и собирался им воспользоваться, но потом передумал и взял другой. Он начал откладывать в сторону вещи, к которым прикасался доктор. На столе стоял таз, на кровати лежало полотенце. Кальверо брезгливо, двумя пальцами, подобрал полотенце, бросил его в таз, а таз поставил на пол и тихонько задвинул под кровать. Он хотел вытереть руки об носовой платок, но вдруг вспомнил, что этим платком утирал девушке слезы. Поэтому, нагнувшись, он отправил в таз и носовой платок.
Теперь нужно было вымыть руки. Стоя у умывальника, он обернулся и увидел, что Терри раскрыла глаза. Они были тусклыми и как будто ничего не видели.
Потом она нахмурила брови.
– Что, голова болит? – тихо спросил Кальверо.
Она явно услышала его, потому что снова открыла глаза. Потом еле-еле повернула голову на подушке и обвела взглядом комнату.
– Где я? – прошептала она.
– У меня в комнате, – ответил Кальверо. – Я живу прямо над вами, двумя этажами выше.
– Как я здесь оказалась?
– Гм, – запнулся Кальверо, а потом постарался коротко рассказать о том, что произошло. – Сегодня вечером я пришел домой и почувствовал, что из вашей комнаты сильно пахнет газом. Я взломал дверь, позвал врача, и мы с ним вдвоем перенесли вас сюда.
– Зачем вы помешали мне умереть?
Кальверо посмотрел на нее скептически.
– А куда вы так торопитесь?
– Я не хочу жить, – прошептала она.
– Почему? Вас мучает боль?
Она покачала головой.
– Ну, тогда все остальное неважно, – сказал он. – Это просто пустые фантазии.
Он повернулся и поглядел через окно на ряд старых, узких, потемневших от дыма зданий, которые высились напротив, совсем близко. Они уныло зияли открытыми окнами, выходившими на задние дворы – грязные и неухоженные. Ему показалось, что он рассматривает плесень на сыре.
– Доживете до моих лет, – продолжал он, – поймете, как же вам повезло – родиться на свет… Быть частью этой великой Вселенной, да, ведь каждый из нас – это малая вселенная. Только мы умеем думать! А вот звездам этого не дано. Они просто вращаются вокруг собственной оси, и все! – Кальверо икнул. – А солнце – что оно умеет делать?.. Стрелять пламенем на высоту двести восемьдесят тысяч миль! И зачем? Только тратит понапрасну свои природные богатства. А думать оно разве умеет? Нет! А вот мы – умеем! – Он постучал себя по лбу средним пальцем. – Вот лучшая игрушка, какую когда-либо изобрел Господь… человеческий ум… А вы хотите взять и уничтожить его… Но не можете!
Тут он принялся декламировать стихи:
Не в вихре смерти пух,Не дом небытия с Тобою жизнь любая,Ты – Бытие и Дух,И что Твое, живет не умирая. [17]Его прервало тихое посапывание, и, повернувшись, Кальверо увидел, что Терри снова погрузилась
– Надеюсь, я не мешаю вам спать, – пошутил он.
Гостиная Кальверо напоминала какой-то музей театральных реликвий. По стенам были развешаны в рамках старые афиши с его именем крупными буквами, фотографии молодого Кальверо – и в клоунском гриме, и в обычном костюме. В одном конце комнаты находился маленький камин, а в другом у стены – старенькое пианино. На подставке стояли нотные листы, исписанные почерком Кальверо – музыкальные наброски для комических песенок, – а на стене над пианино висело чучело щуки. У окна стоял выцветший красный диван. Там и сям лежали всякие безделушки, книги и старые журналы. Комната, хоть и бедно обставленная, была довольно живописной и уютной, особенно когда в камине горел огонь.
17
Стихи Эмилии Бронте. Перевод А. Шараповой.
Теперь, когда Терри уснула, Кальверо перешел в гостиную и закрыл проем перегородкой. Он бросил на диван подушку и дорожный плед: спать придется тут. Сегодня вечером он собирался лечь пораньше: завтра утром предстояла очень важная встреча. Развязывая галстук, Кальверо оценивающе всмотрелся в большую фотографию, висевшую над каминной полкой: там он был снят в костюме клоуна. Потом зевнул и поглядел на другой портрет. Там он был уже без грима – просто молодой человек, довольно красивый. Кальверо быстро повернулся спиной к этому снимку. Он начал разуваться, и тут с улицы долетели звуки музыки. Это унылое трио, стоя в вестибюле паба на углу, исполняло мелодию “Жимолость и пчела”. Один музыкант – тот, что играл на переносной фисгармонии, – был слепым, у него посреди лица зияли ужасные рубцы пустых глазниц. Второй – пьянчуга с мутными глазами и обвислыми, как у моржа, усами – играл на кларнете, а третий – скрипач – был похож на опустившегося Паганини. Хоть эти трое и смотрелись мрачной карикатурой, играли они хорошо.
Кальверо укрылся одеялом и начал засыпать. Музыка уличного трио понемногу стихала, а сквозь нее, становясь все громче, начали проступать хаотичные звуки оркестра, настраивающего инструменты.
Большой плюшевый занавес мюзик-холла “Эмпайр” раздвинулся, и оркестр бодро заиграл вступление к комической песне. Пока он играл, Кальверо готовился выйти на сцену, стоя за кулисами в комедийном гриме и наряде: маленькие усы щеточкой, плохо сидящая на голове шляпа-котелок, нарочито тесный фрак, мешковатые штаны и огромные старые башмаки.
Его появление вызвало у публики взрывы смеха и аплодисментов. Когда он вышел на середину сцены, смех не стих, хотя он не произнес еще ни слова. Чем дольше он просто смотрел на зрителей, тем больше они хохотали. Он запел было, но пустил петуха и испуганно умолк. Смех продолжался. Тут уже он рассердился, изобразил возмущение, равнодушие, потом снова приятно улыбнулся и приготовился начать сначала. Состроил обиженное лицо, когда публика снова разразилась смехом, потом чопорно улыбнулся. Повернулся спиной и нетерпеливо затопал ногой. Рассеянно почесал в заду – и обнаружил, к большому смущению, что через прореху в штанах белеет кусочек рубашки. Он потянул за манжету правого рукава – и кусочек в прорехе исчез. Зато теперь слишком высовывался наружу рукав. Кальверо потянул за кусок рубашки, торчавший из прорехи в штанах, – теперь манжета исчезла. Он стал тянуть рубашку то за задний край, то за рукав, и они по очереди то показывались, то исчезали. Наконец, когда снова вывалился наружу рукав, Кальверо осенило, и он дернул за носовой платок в нагрудном кармане. И вдруг с удивлением увидел, что рукав втянулся. Теперь он принялся дергать за все поочередно – за штаны, за рукав и за носовой платок на груди. А под конец решил, что носовой платок, свисающий из кармана на груди, – пожалуй, наименее постыдное зрелище. После чего с умоляющим видом снова повернулся лицом к публике. Когда та угомонилась, Кальверо запел такую песенку: