Огни в долине

Дементьев Анатолий Иванович

Аграфена Павловна сразу умолкла, знала: если муж устал, лучше к нему не подходить. Нрав у него крутой, можно и разгневать, тогда ничем не умаслишь. Заторопилась на кухню, забренчала там посудой. На столе, накрытом чистой скатертью, мигом появился горшок со щами, второй — с кашей, возле них плетенная из тонкой лозы хлебница с ломтями свежего ржаного хлеба, солонка и горчичница.

Сыромолотов стянул пыльные сапоги и сунул ноги в мягкие, отороченные рыжим лисьим мехом, домашние туфли. Сбросил пропотевшую ситцевую рубаху, штаны и, оставшись в исподнем, прошел за занавеску, где в углу висел круглый медный рукомойник. Долго плескался там и фыркал, смывая дорожную грязь, а когда появился из-за занавески, жена услужливо подала синий бархатный халат, помогла

надеть и молча ждала дальнейших распоряжений. На ходу завязывая шелковый пояс с круглыми пушистыми кистями, Егор Саввич прошел к большому овальному зеркалу. Не глядя, протянул руку к приземистому комоду, нащупал расческу. Егор Саввич любил порядок, и в доме все это знали. Не дай бог, если какая-нибудь вещь окажется не на своем месте. Как-то сын Яков то ли из озорства, то ли случайно положил на место расчески кухонный нож, которым строгал перед этим какие-то палочки. Сыромолотов, не глядя, взял нож, дважды махнул им по бороде и только тогда заметил, что у него в руке. В следующий момент он отбросил нож, да так, что тот, перелетев комнату, вонзился в дверь и остался там, покачиваясь.

— Чьих рук дело? — Егор Саввич грозно посмотрел на жену.

— Не-не знаю, отец, — пролепетала перепуганная Аграфена Павловна. — И как он туда попал, ума не приложу.

— Яшка! Яшка! А ну поди сюда.

Открылись створки двери, боязливо выглянул Яков. Голос отца не предвещал ничего хорошего.

— Ты нож на комод положил?

Отпираться было бесполезно, и сын утвердительно мотнул головой.

— Ах, значит, ты? Шутить над отцом вздумал? Я вот сейчас тоже над тобой подшучу.

Яков был тут же примерно выпорот и ушел, всхлипывая, придерживая штаны одной рукой, а другой размазывая по лицу слезы.

Это было давно. Сегодня расческа — старинная, в серебряной оправе, лежала на своем обычном месте. Егор Саввич несколько раз провел по курчавой, начинающей седеть бороде, довольно оглядел себя и повернулся к жене.

— Наливай.

Вкусно запахло томлеными в печи щами. Сыромолотов размашисто перекрестился на образа и грузно опустился в мягкое кресло. Перед ним уже стояла тарелка, наполненная до самых краев, и рядом блюдечко с очищенной головкой лука. Аграфена Павловна протянула мужу синюю граненую рюмку с настойкой. Он выпил одним глотком, закусил луком. Жена сидела напротив, сложив на животе руки. Покончив со щами, Сыромолотов откинулся на спинку кресла. В тарелку лег большой кусок мяса.

— Выкладывай свои новости, — потребовал Егор Саввич, шумно высасывая из кости мозг.

— Сказывают, новый дирехтор в Зареченск приехал.

Сыромолотов уронил кость в тарелку.

— Ты постой, зря-то не болтай. Какой директор?

— Вместо, значит, Еремеева Владимира Владимирыча. Тот будто, что зимой приезжал, на рождество.

— Н-но?

— Вот те истинный Христос. Сегодня и приехал. Сказывают, с прииска Нового.

— С прииска Нового?

Сыромолотов отодвинул тарелку и в раздумье забарабанил пальцами по столу.

— С чего бы это директора стали менять?

— Не знаю, отец, моего ли ума такое дело.

— Да уж верно.

Кончив есть, Егор Саввич опять перекрестился на образа и прошелся по комнате. Аграфена Павловна, убрав со стола, пошла в кухню мыть посуду. Время от времени она выглядывала оттуда, бросая на мужа беспокойные взгляды. Видать, новость встревожила его. Новый директор, шутка ли. И как такая перемена отзовется на их семье?

А Егор Саввич все еще не мог прийти в себя после находки. Перед глазами стояла лесная лужайка, ямка, в которой, как в гнезде, лежали самородки. Даже сороку на ветке видел. Не прилети эта птица, не видать бы ему золота. Хорошо ли место-то приметил, не сбиться бы, когда во второй раз придет. Торопился, не успел даже толком и ямку осмотреть. Взял, что сверху лежало. А чего торопился? Кого боялся? Впопыхах-то, поди, и просмотрел самородки. Ну да никуда они не денутся, пусть полежат. Вот бы теперь заявочку сделать, да участок-то остолбить и с богом, в час добрый. Да разве

мыслимо теперь за такое дело приниматься. Не те времена, не те. Нынче все до последней крупинки в приисковую кассу сдают. Все, дескать, наше, общее. Нечего сказать, хороши порядки. Нашел золото, а попользоваться нельзя. Подождать придется. Слетят Советы, вернутся добрые прежние порядки, вот тогда и до золота черед дойдет. Тогда и заявочку можно наладить, остолбить участок-то. Понятно, кое-кому руку позолотить придется, не без того. Зато все по закону будет, как полагается. А пока — молчок. Никому ни слова.

Ложась спать, Егор Саввич вспомнил про самородки. Они остались в кармане зипуна. Вышел в прихожую, достал золото, завернул в тряпицу и вынес во двор. Потом, лежа на пышной перине, долго еще ворочался и кряхтел.

— Ты чего, отец, не спишь?

— Притомился, поясница разболелась. К непогоде, поди.

— Истинно к непогоде. Может, капель дать?

— Вот пристала. Спи ради бога.

Егор Саввич повернулся к стене. Он еще долго слышал, как вздыхает жена, осторожно двигает рукой — крестится.

Утром Сыромолотов в обычном своем наряде — драном зипунишке, стоптанных сапогах и неизменной фуражке — отправился не на конный двор, как обычно, а в контору. Там было полно народу: начальники шахт, штейгеры, десятники, механики, рабочие. Егор Саввич протиснулся вперед и увидел за столом молодого высокого человека с черными чуть вьющимися волосами и легкой сединой на висках. Смотрел он весело, говорил с улыбкой. Ухо уловило обрывок фразы.

— …выходит, работать нам теперь вместе, одно общее дело делать…

Сыромолотов встретился взглядом с новым директором прииска и поспешно отвел глаза. Он, он это, тот, что приезжал зимой еще при Еремееве и потом ходил по шахтам. Правильно жена сказала, с прииска «Нового» он. Егор Саввич отметил, что новый директор одет небогато, держится просто, улыбается все, на людей смотрит внимательно, видимо, кое-кого тут знает.

«Как же его фамилия? А, вспомнил — Майский. Александр Васильевич Майский».

— Несколько лет назад я изучал Зареченский прииск и вынес ему тогда приговор; дальнейшая разработка здешних песков невыгодна, надо разведывать новые месторождения, а не забивать деньги в пустую землю. В то время я был молод, горяч, не имел опыта, новичок в золотом деле. Но с моими доводами тогда согласились. Однако Зареченский прииск продолжал жить и живет до сих пор. Я тогда ошибся. А теперь приехал исправлять ошибку. Но будем говорить прямо. Ваш прииск запущен, прибыли он не дает. Надо многое менять, и прежде всего, старое изношенное оборудование, изменить организацию труда и заполучить хотя бы одну драгу… Меня сюда послала партия. Только с вашей помощью, только вместе с вами мы поднимем Зареченский прииск, вернем ему былую славу…

Майский сделал паузу, пытливым взглядом обвел лица старателей. По одобрительным кивкам понял: одобряют, согласны с его словами.

— Предупреждаю сразу: лодырям пощады не будет. На прииске останутся те, кто любит свое дело и знает его. Ну, а кто не знает, но хочет знать, тому поможем, учить будем. Так что, как говорится, уговор на берегу. Есть вопросы, товарищи?

Вопросы были. Многих интересовало, оставит ли директор прежние порядки или заведет свои, новые. И как это понять: поднимать прииск? А с шахтами как: старые бросать и строить новые? Что за штука драга и на кой шут она нужна, жили и без нее. Майский отвечал коротко, по-деловому. Иногда что-то быстро записывал в толстенный блокнот и одобрительно говорил:

— Дельный совет. Или:

— А вот об этом надо хорошенько подумать. Пока сам не увижу, ничего не могу сказать.

Шум в комнате нарастал. Теперь уже говорили сразу несколько человек и трудно было что-то понять в гуле голосов. Многие закурили, и хотя директорский кабинет был довольно обширен, от дыму стало сизо, пришлось открывать все окна.

Егор Саввич стоял вблизи директора, стараясь не пропустить ни одного его замечания, и лихорадочно соображал: а это как понимать? Хорошо будет или худо?