Огонь души
Шрифт:
— Правильно, — сказал он и повернул ее лицом к стене. — Я — твоя светлость.
Одной рукой Леофрик приподнял юбки Эдит, а другой расшнуровал бриджи и высвободил свою плоть. Широко раздвинув ноги девушки, он просунул руку между ее бедер, чтобы убедиться, что войдет легко. Он ухмыльнулся, когда понял, что так и будет, и толкнулся в скользкий вход, заглушив ее вздох стоном.
Он взял ее без нежности и быстро. За мгновение до разрядки он вышел из нее и пролился на бледные полушария ее ягодиц, а затем взял одно из полотенец из выброшенной кучи и вытер
В конце концов, он был благороден. А еще он милостив и добросердечен.
Леофрик отослал Эдит вниз с бельем и, улыбаясь, пошел в свою комнату переодеваться к обеду.
— oOo~
Вечерняя трапеза в такой ничем не примечательный день, как этот, когда при дворе не было особо знатных гостей, проходила сравнительно спокойно. Не было ни речей, ни громких тостов, ни тщательно продуманных выступлений бардов и трубадуров. Королевские музыканты играли ненавязчиво, создавая приятную атмосферу. Епископ благословил хлеб насущный, король начал трапезу, и придворные вельможи вслед за ним принялись набивать свои рты королевской едой.
При дворе всегда находились люди, которые стремились привлечь внимание короля или избегали его, и Леофрик со своего места во главе стола наблюдал за политической акробатикой. Все выстроились перед ними — и, поскольку главный стол был установлен на возвышении, под ними — и в некотором роде играли свои роли. Никто сидящих рядом с королем не забывал об этом даже на мгновение — и в тех редких случаях, когда какой-нибудь несчастный лорд заходил слишком далеко, он тут же жалел об этом. Если ему удавалось прожить достаточно долго для сожалений.
Его отец был благочестивым человеком, он прислушивался к советам епископа, и эти советы были для него главными. Несомненно, епископ знал, какое влияние имеет на отца, и пользовался этим.
Вот почему Леофрика считали разочарованием, сколько он себя помнил. Он исполнял свой долг перед Богом, регулярно исповедовался и регулярно каялся. Просто его исповеди и епитимьи обычно были… длиннее, чем у большинства. Он наслаждался жизнью, и не собирался проводить ее на коленях. Нет, если только перед ним не было прелестной девичьей попки.
Леофрик был совершенно уверен, что отец Франциск, более известный как Его Преосвященство епископ Меркурианский, не чтит тайну исповеди, как полагается. Король, казалось, знал о приключениях второго сына гораздо больше, чем следовало бы.
Отец Франциск, по мнению Леофрика, был напыщенным болваном, который имел слишком большое влияние на короля. Но королевство уже несколько лет жило в мире со своими соседями, и расстояние и труднопроходимые реки защищали его от варварских вторжений, которым подвергались их более восточные собратья. Когда их союзники просили о помощи, король посылал ее. Эдрик и Леофрик тоже часто участвовали в защите земель.
Однако результатом ослабления их союзников стало укрепление епископата. Не предпринимая никаких наступательных действий, не теряя союзников,
И вот, толстый священник в богатых одеждах сидел во главе стола вместе с королевской семьей, и Леофрик насмешливо разглядывал его красный нос, говоривший о том, что епископ слишком долго «благословлял» вино для причастия.
Мягкое потягивание за рукав привлекло его внимание к Дреде, сидевшей рядом. Теперь она была одета как юная принцесса — в платье из бледно-голубого кремового шелка с серебряной вышивкой. Ее волосы были заплетены в замысловатую косу с вплетенными в нее крошечными жемчужинами. Намного лучше по сравнению с мальчишкой, которого он тайком провел в замок днем.
— В чем дело, ваша светлость? — они шептались и, вероятно, не нужно было церемониться, но ему нравилось подтрунивать над сестрой, когда она была одета как подобает юной леди.
— Мне это не нравится, — прошептала она, тыча золотым ножом в баклажан, начиненный… чем-то.
Леофрику тоже не нравилось. Но он знал, что слуга, стоящий рядом, найдет, что сказать по этому поводу как самой кухарке, так и о ней. Ему нравилась кухарка. Ее дочь Эдит нравилась ему еще больше.
— Мне это тоже не нравится, но Милдред обидится, если мы вернем тарелки с едой.
— А мы не можем отдать ее собакам? — охотничьи собаки получали объедки от каждой трапезы.
Он покачал головой.
— Посмотри на этих людей, Дреда. Видишь, как часто они смотрят на наш стол? — она посмотрела и кивнула. — Мы — королевская семья. Они смотрят на нас, чтобы понять, что хорошо и что правильно. Поэтому все, что мы делаем, они воспринимают как послание. И ты покажешь им, что Милдред — плохая кухарка, чья еда годится только для собак?
Она повернулась к нему, широко раскрыв глаза. Они были темно-синими, как штормовое море. Глаза их матери. И его собственные.
— Нет. Я не хочу огорчать Милдред. Она делает мне медовые лепешки, когда я прошу.
— Милдред мне тоже нравится. Поэтому мы должны есть пищу, которую она с таким трудом приготовила для нас, даже если мы хотим, чтобы это были медовые лепешки.
Дреда вздохнула, глядя на свою тарелку, затем отрезала маленький кусочек баклажана и положила в рот. Леофрик наблюдал, как она изящно жует и глотает, и видел, что она понимает, хотя ей и не говорили, что она не должна корчить рожи.
— Молодец, сестренка. Когда-нибудь ты станешь прекрасной королевой.
— Я не хочу быть королевой, — прошептала она в ответ. — Я хочу быть пиратом!
Слышать такое от девочки в элегантном платье, с заплетенными волосами, усыпанными жемчугом, с большими синими глазами и крошечным ртом с губками-бантиками было так неожиданно смешно, что Леофрик рассмеялся, громко и открыто.
Дреда улыбнулась неуверенной улыбкой, говорившей о том, что она не совсем поняла, что тут смешного, и это заставило его рассмеяться еще сильнее. Люди внизу тоже начали прерывисто хохотать.