Огонь в твоих глазах

А что, если всё-таки есть смысл?

Я ещё помню наш старенький домик, куда мы с мамой переехали после смерти отца, помню всё до мелочей – каждую незначительную деталь, каждый уголок и вид из каждого окна – так ясно, словно я нахожусь в нём прямо сейчас. И ненавижу себя за то, что никак не могу забыть.

Я очнулась здесь. Проснулась в залитой солнечным светом комнате и, резко распахнув глаза, словно только что вынырнула из страшного сна, уставилась на табло электронных часов на прикроватной тумбочке. Семь часов, двадцать три минуты. Я помню

этот день, словно это было вчера. Думала, что проснулась от страшного сна, а оказалось, что не было ничего, страшнее моей реальности.

Семь часов, двадцать четыре минуты. Приподнявшись на локтях, я оглядела комнату – мой крошечный личный уголок. По сердцу словно прошлись наждачной бумагой. Я свесила ноги с кровати и ступила на промёрзший от ледяного ветра пол. Отощавшее тело совершенно не слушалось, ноги отказывались держать, а голова казалась такой тяжёлой… Как я умудрилась так себя запустить?

Смерть Тома убила во мне нечто важное, что чудом устояло тогда, несколько лет назад, после смерти отца и пожара в нашем старом доме. Я отказывалась существовать в этой реальности, которая так безжалостно забирала у меня всех, кому я отдавала своё сердце целиком. И, поглощённая жалостью к себе, совершенно не замечала того, что потеряла ещё не всех.

Мама всё это время заботилась обо мне, незаметно подкармливала витаминами, чтобы я совсем не загнулась, пыталась вызывать психолога – что оказалось бесполезным. Она поддерживала меня, как могла, беседовала со мной вечерами, и даже когда я запиралась в комнате и переставала ей отвечать, мама не уходила, а садилась под дверью и вела долгие диалоги с молчаливым призраком – тем, что осталось от её дочери. Она и не думала сдаваться. Только я абсолютно этого не ценила.

Ещё и этот чёртов Николас – тот ещё кретин. Я не общалась с ним, – вот ещё! – я просто знала, что он плохой человек. Таких издалека видно и хочется сломать им лицо. Вот и мне хотелось. Поэтому я не высовывалась, стараясь как можно реже с ним пересекаться. А он и не пытался наладить контакт, забил на меня сразу же, да ещё и маму пытался убедить, что я уже мертва для этого мира. Я и сама так считала, но его слова меня злили, особенно потому, что они заставляли страдать мою маму. Николас не имел права говорить такие вещи. Он вообще не имел права появляться здесь и вторгаться в нашу маленькую семью.

Мама не сдавалась. И этим утром она встала пораньше и приготовила для меня – в мой чуткий сон вежливо постучался запах блинчиков. Этим утром я проснулась от солнечных лучей, паливших мне в лицо из распахнутого окна и, поднявшись на ослабевшие ноги, я выглянула на улицу. И, наверное, впервые за последние несколько недель вдруг почувствовала себя чуточку живой.

«Пока я ещё жива и у меня есть человек, который любит меня. А значит я попробую, я очень постараюсь быть такой, как прежде.»

Так я тогда решила. Твёрдо решила.

Поковыляла к двери, ведомая ароматом свежих блинов и радуясь откуда-то взявшемуся аппетиту, повернула ручку. И услышала ужасающий взрыв. Согнувшись и едва устояв на ногах от этого грохота, я отскочила в угол и зажала уши. Не знаю, сколько я так простояла, зажмурившись и трясясь от испуга, но когда очнулась от этого забытья, то услышала треск. Треск повсюду. Треск и удушающий жар.

Меня охватил животный ужас.

Нет, пожалуйста, нет. Этого просто не может быть. Не может быть!

С невероятным трудом мои ноги двинулись к выходу из комнаты, и то,

что я увидела за её пределами, с разбегу вышибло весь воздух из моих лёгких. Дом полыхал, охваченный пламенем. В какой раз? В какой, чёрт возьми, раз?! В голове не укладывалось, вот я и стояла так, в дверном проёме, пока не услышала голос матери. Спокойный, звонкий голос, такой серьёзный и обращённый только ко мне.

– Элизабет! Иди ко мне, моя дорогая.

Я увидела в алом пламене каскад её алых волос и развивающуюся белую сорочку, которая почернела от смога.

– Иди сюда, я рядом. Всё будет хорошо.

Она твердила, не переставая, что всё будет хорошо. Но ничего не было хорошо. Потому что горящая балка преградила мне путь, и я, оглушённая страхом, нырнула обратно в комнату, потеряв маму из виду. Огонь ворвался в распахнутую дверь и быстро разнёсся по крошечной комнате. Деревянный дом – серьёзно? Чёртов деревянный дом!

Я вжалась в стену, когда огонь подступил совсем близко. Пробраться сквозь него я уже не могла. Голова была пуста, мысли исчезли. Я перекинулась через окно и сиганула со второго этажа. Мягкая земля смягчила падение, но мне было всё равно, я лежала неподвижно и, кажется, не дышала, оглушённая шоком и душащим непониманием. И только когда послышались звуки сирен, и крепкие руки врачей вернули меня в реальность, я поняла, что упустила своё счастливое время. Всё упустила, всё что могла.

Мама не выжила, я это знала. Она не могла выжить. Это не вписывалось в сценарий моей жизни, где огонь забирает всех, кого я люблю. Я не ценила последние дни своего возможного счастья. Теперь же у меня никого не осталось.

Позже, находясь на восстановлении в больнице, я узнала, что поджёг устроил Николас, предварительно вынеся всё ценное, что у нас осталось, и свалив далеко от города. Меня убивало то, что я не могла почувствовать ничего. Ни печали, ни ненависти – абсолютно пусто. А потом в голову ударил чистый воздух из открытого окна, и я сбежала из больницы. Выживала воровством и ночёвками под мостом в полном одиночестве. Меня некому было искать, не осталось никого, кому я была нужна, но мне было всё равно. Мне нечего было терять, так что и бояться было нечего. И меня это устраивало.

Потом я стала грабить людей за деньги – меня наняли. А потом начались задания потяжелее. Но человеческая жизнь не значила для меня ровным счётом ничего, так что всё было проще некуда. Появилась даже некоторая стабильность и крыша над головой, которую я меняла каждый месяц, а то и чаще. Это была теперь моя реальность, это была теперь я – худощавая девчонка с неровно обрезанными под корень блекло-рыжими волосами и вечно обветренными руками, в которых она постоянно сжимала оружие.

Пускай для всех я мертва, даже для себя самой, потому что настоящей Элизабет тут давно уже не было. Но пока моё тело может носить на плечах эту бренную голову, я буду жить – пусть так, не по-настоящему, но назло всем, назло Николасу и подобным ему ублюдкам, которые считают, что имеют право ломать судьбы. Возможно, я стала такой же. Но я уже ничего не чувствовала. Мне было всё равно.

А что если в жизни всё-таки есть смысл? Что если справедливость существует? Вдруг люди на самом деле совсем не такие плохие, какими кажутся? Может этим миром правит доброта, а не жестокость?