Оговорки
Шрифт:
Нам хочется существовать, мы боимся небытия, и поэтому выдумываем прекрасные сказки, в которых сбываются все наши мечты.
Неизвестная цель, ждущая нас впереди, полет души, рай, бессмертие, Бог, перевоплощение – все это иллюзии, призванные подсластить горечь смерти.
Мышление представляет собой пробное действие с использованием малых количеств энергии, схожее с передвижением маленьких фигур на карте, прежде чем полководец приведет в движение свои многочисленные войска.
Мы
Намерение насильственно и одним ударом опрокинуть религию, несомненно, абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий не позволит отнять у себя свою веру ни доводами разума, ни запретами.
Наряду с житейской необходимостью любовь – великая воспитательница; любовь близких побуждает несложившегося человека обращать внимание на законы необходимости с тем, чтобы избежать наказаний, связанных с нарушением этих законов.
Наука не иллюзия. Иллюзией была бы вера, будто мы еще откуда-то можем получить то, что она не способна нам дать.
Достоевского можно определить следующим образом: особенно сильная бисексуальная предрасположенность и способность с особой силой защищаться от зависимости от чрезвычайно сурового отца.
Невроз не отрицает реальности, он только не хочет ничего знать о ней; психоз же отрицает ее и пытается заменить ее. Нормальным или «здоровым», мы называем такое отношение, которое объединяет определенные черты обеих реакций, которое также мало отрицает реальность как невроз, но которое также стремится изменить ее как психоз.
Наука не является откровением, ей с самого начала не присущ характер чего-то определенного, неизменного, безошибочного, чего так страстно желает человеческое мышление.
Ничего не бывает случайного, все имеет первопричину.
Ничто не обходится в жизни так дорого, как болезнь и глупость.
Любой остроте требуются свои собственные слушатели, а смех над одной и той же остротой – признак далекоидущего психического сходства.
Невроз – это неспособность переносить неопределенность.
Невроз представляет собой частичную победу над «эго», после того, как «эго» не удалась попытка подавить сексуальность.
Чем больше познаю людей, тем больше нравятся собаки…
«Эго» – подлинное место тревоги.
Нельзя не признать того, что толковать и сообщать свои сновидения – непростая задача, предполагающая преодоление себя. Приходится разоблачать себя как единственного злодея среди всех остальных благородных людей.
Начало лечения не кладет конец этому развитию, но как только лечение захватывает пациента, то оказывается, что все новое творчество болезни направляется на отношение к психоаналитику.
Моя любовь столь ценна для меня, что я не вправе безответственно ею разбрасываться. Она возлагает на меня обязательства, которые я должен быть готов выполнять, даже идя на жертвы. Если я люблю другого человека, он должен это каким-либо образом заслужить. <…> Он заслуживает любви, если в существенном так сходен со мной, что я могу в нем любить самого себя; он заслуживает ее, если настолько совершеннее меня, что я могу любить в нем свой идеал самого себя…
Там, где аргумент старается привлечь критику слушателя на свою сторону, острота стремится устранить эту критику. Нет сомнения, что острота избрала психологически более действенный путь.
Человек – «неустанный искатель удовольствия», уже не помню, у какого автора я обнаружил это удачное выражение, и всякий отказ от однажды испытанного удовольствия дается ему очень тяжело.
Неудовлетворенные желания – движущие силы мечтаний, а каждая фантазия по отдельности – это осуществление желания, исправление неудовлетворяющей действительности.
Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору.
Америка – это ошибка.
Образование симптома представляет собой замену того, чему появиться непозволительно.
Обычно враждебные чувства появляются позже, чем нежные; в своем сосуществовании они хорошо отражают амбивалентность чувств, господствующую в большинстве наших интимных отношений.
Ограниченность удовольствия только увеличивает его ценность.
Анатомия – это судьба.
Особенность душевного прошлого в том, что, в отличие от исторического прошлого, оно не растранжиривается потомками.
Острая скорбь после утраты собственного ребенка сотрется, однако мы остаемся безутешны и никогда не сможем подобрать замену. Все, что станет на опустевшее место, даже если сумеет его заполнить, остается чем-то иным. Так и должно быть. Это единственный способ продлить любовь, от которой мы не желаем отречься.