Огр

Нигро Дон

КОНРАД. Но я не понимаю, почему мы не можем просто сказать, что она обожала полировать мужнины шары.

ФОРД. Потому что в этом контексте, на английском, шары будут приняты за яйца.

КОНРАД. Но я говорю не о яйцах.

ФОРД. И я о том же.

КОНРАД. Английский – чертовски раздражающий язык. Почему шары не могут быть просто шарами?

ФОРД. Могут, за исключением тех случаев, когда они – яйца.

УЭЛЛС. Ради Бога, Форд, почему бы тебе не оставить Конрада в покое? Ты губишь его неподражаемый стиль.

ФОРД. Он хочет, чтобы я ему помогал.

УЭЛЛС.

Он не знает, чего хочет. В этом вся прелесть. Именно этого нашей стране не хватает: писателей, которые не говорят на английском.

КОНРАД. Премного вам благодарен.

УЭЛЛС. На самом деле это прекрасно. Благодаря вам язык вновь становится живым. Ничто не дает более сильного импульса английской прозе, чем невежественный гений. Если он хочет, чтобы эта женщина полировала мужнины яйца, пусть полирует.

КОНРАД. Но я не хочу быть невежественным гением. Я хочу писать, как Генри Джеймс.

УЭЛЛС. Господи, нет. Только не это.

ФОРД. Вы не думаете, что Джеймс – гений?

УЭЛЛС. Мое уважение к Генри Джеймсу безмерно. Нет другого такого писателя, гениальность которого не вызывает сомнений, в чью толстую физиономию я с большим [6] удовольствием запустил бы кремовый торт. Уважительно, но при этом от всей души. Джеймс прилагает невероятные усилия для того, чтобы плести сложную вязь наречных оборотов, в которых нет ровно никакого смысла. Он похож на гиппопотама, пытающегося поднять горошину.

6

Ударение на первом слоге.

КОНРАД. Я думаю, писатели должны быть сострадательнее друг к другу. Писательство – это агония.

УЭЛЛС. Если это агония, почему они пишут?

КОНРАД. Почему вы пишите?

УЭЛЛС. Чтобы заработать деньги, естественно. И чтобы повлиять на человеческое мышление.

КОНРАД. Извините, но это глупость.

УЭЛЛС. Зарабатывать деньги? Или влиять на человеческое мышление.

КОНРАД. Деньги, безусловно нужны, но никто не может изменить человеческое мышление. За всю историю человечества не было двух людей, которые могли действительно понять друг друга. Тому пример – моя жена и я.

УЭЛЛС. Чушь.

КОНРАД. Вы понимаете свою жену?

УЭЛЛС. Мы с женой достигли взаимопонимая, что нет нам нужды стараться понять друг дружку.

КОНРАД. Моя жена – замечательный человек. Я отношусь к ней очень плохо. Она думает, что я этого не осознаю, но я осознаю. Ничего не могу поделать. Правда в том, что я, как сказали бы вы, англичане, эгоистичный мерзавец.

УЭЛЛС. Естественно. Вы – писатель. Другим просто и быть не можете.

ФОРД. Я в это совершенно не верю.

УЭЛЛС. Назовите мне хотя бы одного хорошего писателя, который не эгоистичный мерзавец.

ФОРД. Стивен Крейн не эгоистичный мерзавец.

УЭЛЛС. Отнюдь. Он пишет ради денег, как и я.

КОНРАД. Я в восторге от Крейна. У него улыбка человека, который знает, что не задержится на этой земле. Хотя он устраивает довольно загадочные турниры гляделок с нашим младенцем.

Говорит, что младенец никогда не позволяет ему выиграть, потому что знает больше, чем он. Я думаю, Крейн – человек искренний, хотя ему нравится прикидываться, будто он не такой.

УЭЛЛС. Я иногда завидую людям, которые действительно глубоко все чувствуют. Не часто, и не так, чтобы сильно. Сам я всегда думаю о том, что впереди, готов двинуться к следующей книге или к следующей женщине, в зависимости от того, до чего смогу добраться раньше. Но эмоционально я мелок, как рыбный садок. Полагаю, в писательстве мы ограничены нашими человеческими недостатками.

ФОРД. Не обязательно.

КОНРАД. Я поделюсь с вами тайной истиной. Никому не нужна жизнь. Всем нужно искусство. Они просто этого не знают. Думают, что хотят жить, но отведав ее истинный вкус, достаточно быстро меняют свое мнение. Только искусство может приносить удовлетворенность, да и то не в достаточной степени. Задача творческого человека – спасать фрагменты личного опыта, откровения, которые выпадают на нашу долю. Это так трудно сделать на родном языке, и тем не менее, я здесь, пробираюсь ощупью в дебрях этого очень странного языка. Все равно, что блуждать в кошмарном сне кого-то другого.

УЭЛЛС. Та же история со Стивеном Крейном. Вы заглядывали к ним в Брид?

ФОРД. Вроде бы все у них неплохо, с учетом обстоятельств. Кора взяла в дом любовницу бедного умершего Гарольда Фредерика и всех его незаконнорожденных детей, и свору диких собак, и еще Бог знает кого. Не могу представить себе, как Крейну удается работать в таком аду. Но зиму они, во всяком случае, пережили. А это уже тянет на чудо. И Кора такая находчивая. Кровать с пологом на четырех столбиках, в которой они спят, она вернула в дом из курятника. Подозреваю, вместе с курами.

КОНРАД. Как насчет полировать его кий.

ФОРД. Что?

КОНРАД. Могу я сказать, что она обожала полировать мужчин кий?

ФОРД. Нет. Сожалею. Это из той же оперы.

КОНРАД. Оперы? Да кто говорит об опере? Англичане все безумные?

ФОРД. Если на то пошло, да. И в этом главная прелесть.

КОНРАД. Может, мне лучше писать на немецком?

(Свет медленно меркнет, и мы слышим приближение грозы).

4

Прикосновения здесь запрещены

(Звуки грозы, девушка плачет в темноте. Дом, ночь. Появляется СТИВЕН, с лампой, маленький круг света в темноте. Свет падает на МАРТИ).

СТИВЕН. Ох. Извините. Могу я вам чем-то помочь?

МАРТИ. Не думаю, что кто-нибудь может мне помочь.

СТИВЕН. Вы укрылись в доме от грозы?

МАРТИ. Полагаю, что да, в какой-то момент.

СТИВЕН. Кора никогда не запирает двери. Считает, что это невежливо по отношению к грабителям, да и в любом случае красть у нас нечего, если только кому-то нужны тараканы. Вы, вероятно, постучали, но мы вас не слышали за всем этим небесным грохотом, а дворецкий к этому часу уже пьян в стельку. Вы дрожите. Вам холодно?