Ох уж этот Ванька
Шрифт:
— Сказывают про него, что советского духу он вовсе не выносит. Дочь свою Таисию, кроме как в моленную да к своей старшей сестре — ее тетке, никуда не пускает.
Час от часу не легче! Будь он проклят, тот час, когда увидел адъютант Потапенко русые косы и ямочки на щеках!
Так нахмурился адъютант, что черные брови на переносице вовсе сошлись. Ваньке же и невдомек, что у его собеседника на сердце,— плохо еще разбирается в противоречиях, не понимает, чем грозит любовь к классово чуждому элементу.
Но оказалось все-таки, что кое-что Ванька понял, потому что оборвал свой рассказ
— А познакомиться вам, товарищ адъютант, можно. Напишите записочку, я ей в руки передам. От того, мол, командира, который мимо верхом скачет.
— А отец? —простонал Потапенко.
— Без отца обойдется! Может, он вовсе в стороне окажется...
— Как в стороне?
— Очень просто как. Взять и украсть ее...
— Что украсть?—не понял сначала убитый горем адъютант.
— Таисию! Наши погостовокие парни ужас сколько девчат из Нелюдного повыкрали... По доброму согласию, понятно... Посадят на телегу и — прямо к попу... У нас на полковой конюшне коней, что ли, не стало? Парную фурманку запрячь, а еще лучше закрытую санитарную двуколку... А вместо попа — в загс! Ежели этак обделать, чуждый элемент ни при чем останется и сам от дочери отречется.
Употребленное Ванькой слово «украсть» покоробило бывшего студента-юриста, но было в смелом и простодушном Ванькином предложении (если исключить использование санитарного транспорта) нечто романтическое, а потому и привлекательное. В конце концов исход дела решался согласием невесты. А остальное... Как ни запугивал себя влюбленный адъютант родством с нежелательным элементом, а не запугал: написал-таки по Ванькиному совету записку!
В свою очередь и Ванька, увлекшийся делом, проявил ловкость неимоверную. Сумел сунуть письмецо в руки ад-ресатке в ту минуту, когда она выходила из моленной. И не только сунул, но еще и шепнул на ухо: «От командира, который мимо окон ездит».
И что же? Записка не выпала из рук купеческой дочери! В тот же день и ответ приспел.
«Товарищ командир! Не смущайте моего бедного сердца. Тося».
Прочитав его полсотни раз подряд, Потапенко сообразил, что бедное сердце порядком смущено и что его следует успокоить... новым письмом.
По три, по четыре раза в день пришлось Ваньке бегать к условленному тайнику. Зато на третий день переписки адъютант Потапенко был обрадован внушительным по толщине письмом, начинавшимся словами:
«Товарищ командир! То, что предлагаете Вы, кажется мне невозможным. Я рождена не для счастья...»
Слова «кажется мне», как понимает читатель, несколько противоречили утверждению о «невозможности». К тому же в конце письма корреспондентка в самой краткой форме давала понять, как представляет она себе счастье «Ужасно мечтаю видеть вокруг себя живых людей, учиться, читать и, по возможности, счастья — попасть в общество живых людей, а, тем более, посвятить себя артистической деятельности, разумеется, можно было только удрав из дома...
Прочитав письмо до конца, адъютант Потапенко ударил кулаком по столу. Ему стало ясно, что Ванька прав: счастье стоило и следовало
— А что ежели... в гардероб ее нарядить? — неуверенно предложил Ванька.
При одной мысли о каком-то гардеробе (возможно, он вспомнил о военкомовской мебели) адъютант Потапенко пришел в ужас.
— Какой еще гардероб? И откуда ты его возьмешь?
— Я про свой гардероб говорю, в какой наряжаюсь, когда девчат представляю.
Поняв, что Ванька предлагает вариант с переодеванием, Потапенко облегченно вздохнул. Ванькин гардероб действительно со счета скидывать не следовало, но из дальнейшего обсуждения сразу выяснилось, что, облачившись в него, похищаемая невеста как была, так и останется девушкой, которую не так-то легко не заметить. Больше того, цветастые платки и платья придали бы ей совершенно неуместную сценическую внешность.
Вариант с переодеванием явно требовал доработки. Ванька поскоблил затылок, и лицо его сразу озарилось веселой и хитрой улыбкой.
— Ух ты, как все здорово устроить можно! — воскликнул он.
— Говори!
— Так здорово!.. Только боюсь, вы не согласитесь...
Адъютант Потапенко был готов на все, точнее, почти на
все. Втайне от Ваньки он начинал подумывать о возвращении к самому шумному варианту увоза с помощью санитарной двуколки.
— Да говори же наконец!
— Вовсе мне с ней одеждой поменяться! Я в ее одежду оденусь, она — в мою.
— В форму?!
— Ага!
Осмотрев новое Ванькино обмундирование, адъютант сразу оценил конструктивные достоинства нового предложения.
— Это выход!.. Так и сделаем... Только... косы! Куда она денет свои косы?
— А ножницы на что? Чик-чик, и готово!
— Ни за что в жизни!—простонал адъютант.— Косы— это... Ни одного сантиметра не отдам, об этом и говорить нечего!!!
Непомерная жадность влюбленного грозила если не испортить, то осложнить замысел. Вопреки пословице, приписывающей косам способность «находить на камень», в данном случае сами косы становились камнем преткновения.
Ванька понял, что спорить бесполезно, и только неодобрительно покачал головой.
— Из-за этих кос ей, Таисии, ух как попреть придется! — предупредил он.
— Почему?
— Шлем зимний опущенный надевать ей надо будет, опять же шинель накидывать, под ворот гимнастерки косы-то не полезут...
— Пусть шлем, пусть шинель, но косы должны быть* целы! Я сам напишу ей об этом, и... она согласится!
Примерно в таком же духе были разработаны и остальные детали плана. С некоторым риском местом временного укрытия беглянки была намечена библиотека. За ее шкафами, стеллажами и сундуками, по авторитетному мнению Ваньки, можно было спрятать мамонта. Что касается зав-биба, то адъютант Потапенко имел основание рассчитывать на его дружбу и романтический характер.