Ох уж этот Ванька
Шрифт:
— Чтобы завтра к вечеру газета висела!
Уже через четверть часа работы изрядно вспотевший завбиб раскаивался в былом пренебрежении к «презренной» прозе. Чтобы сказать коротко о многом, приходилось из уймы подвертывающихся слов выбирать слова наиболее меткие и ёмкие. О художественных отступлениях не могло быть и речи Скажем только, что вводное предложение «под звуки которых шаг становился особенно чеканным» было не единственным и (увы!) не самым худшим из стилистических оборотов, найденных завбибом. Но... пусть каждый журналист вспомнит свою первую встречу с трудным жанром «развернутого очерка»!
Во всяком
— А я считаю, что плохо вышло: скучно очень... Не умею я прозой писать!
Так расстроила завбиба творческая неудача, что дальше некуда! Общеизвестно, что, будучи преимущественно поэтами, Пушкин и Лермонтов иногда снисходили до прозы, и это благополучно сходило им с рук. По крайней мере зав-бив никогда не читал о том, что, написав «Капитанскую дочку» или «Героя нашего времени», они мучились угрызениями совести. Сопоставляя себя с этими счастливцами, завбиб приходил к самым невеселым выводам. Сомневаться в силе собственного дарования доводилось ему и раньше, но не так... А тут еще близость университета с его заман-н. чивым филологическим факультетом...
На новом месте полковой клуб просторно расположился в только что отремонтированном здании бывшего офицерского собрания.
Для того, кто сильно устал, и газетная подшивка сойдет за перину... Наспех и без особого аппетита поужинав, завбиб и Ванька начали готовиться к ночлегу. Первым делом, чтобы выветрить запах сохнувшей штукатурки, окна открыли. Только открыли, на них так и пахнуло полынным ароматом недалекой степи.
Не отходя от окна, Ванька и сделал открытие, прогнавшее мысль о спокойном сне.
— Завбиб, посмотри, как в Черноземске солнце садится! Ух ты, как!
— Везде оно одинаково садится. .— тоном глубоко разочарованного в жизни человека ответил завбиб.
— А вот и врешь, вовсе не одинаково!.. У нас в Сибири или в Архангельске оно медленно опускается. Совсем уже, кажется, к земле подходит, а потом от нее отскакивает, весь день по небу кружит. Как собака вертится, когда себе место выбирает, так и оно. Оттого, наверно, что елки и сосны кругом, а кому охота на колючего ежа напороться?.. А здесь солнце смело книзу идет, потому что садится на мягкое...
Смелые Ванькины метафоры поразили завбиба: он отроду не слышал, чтобы солнце сравнивали с собакой. Великой новостью было и то, что солнце в один из вечеров может по неосторожности на что-то наколоться...
Даже слова приготовил завбиб, чтобы отругать Ваньку за допущенные им вульгаризмы, но вспомнил об «особенно чеканном шаге» и... промолчал! Вместо того встал, подошел к окну и... засмотрелся. Красный солнечный шар с величавым спокойствием готовился к безопасной посадке на приготовленную для этой цели нежную зелень пригородных садов. Легкая предвечерняя прохлада обещала на
завтра новый ведреный, переполненный хлопотами день...
И вдруг под самым окном:
– — Прх... фь-фью... фью...
Да как раскатом раскатится, как засвистит, заплень-кает1
Ваньке такое впервой слышать.
— Кто это, завбиб?
— Соловей, Ваня.
— Ух ты!..
С соловьями Ванька был знаком только по басням да по песенному репертуару третьей роты. А тут настоящий, живой, черноземсКий соловей — сосед, друг-приятель, может быть, даже
4.
Стоят у окна завбиб и Ванька, смотрят, слушают и молчат. Не меньше часа промолчали, пока наконец Ванька потихоньку не спросил:
— О чем ты сейчас, завбиб, думаешь?
— О будущем, Ваня...
— Ия о. нем. Ты чего в жизни, хочешь? Я8 щ
— Писать хочу.
— Для себя или для людей?
Вопрос был задан непростой, но походило на то, что завбиб заранее его предвидел.
— Для людей и про людей. Чтобы они читали и лучше делались.
— Тогда так! И я этого хочу, чтобы люди лучше делались. И чтобы между всеми людьми мир и порядок были, а нечестности и жадности и в заводе нигде не оставалось. Если я сумею до Кощея добраться, ух ты, чего с ним сделаю! Хребет ему пополам переломаю...
— Тогда я о тебе поэму... нет, не поэму, а толстую книгу прозой напишу!
— Напиши... Только правду пиши и чтобы читать весело было... Знаешь чего, завбиб?.. Уж шибко ночь хороша! Давай маленько по двору погуляем?
Только вышли во двор, обступила их кругом ночь. Не такая, как на севере — белесая, а темная-претемная, из черно-синего бархата сшитая, золотыми и серебряными гвоздиками к небу приколоченная...
— Из-за темноты и не заметили сразу, что по двору еще кто-то гуляет.
— Это вы здесь, культпросветы, полуночничаете?
Можно было предполагать, что военком сейчас же обоих
спать погонит, но случилось другое,— он к их компании присоединился и затеял разговор, никакого отношения к повседневным делам не имеющий.
— Соловьев слушаете и мечтаете?
— Так точно, товарищ военком, слушаем и мечтаем! — по простоте душевной отрапортовал Ванька.
Завбиб тоже сознался, что кое о чем подумывал, но какую-либо причинную связь между своей мечтательностью и соловьиным пением начисто отверг, так как почитал соловьев За тривиальнейший аксессуар второсортной лирики,
Пропустив мимо ушей мудреный антисоловьиныи выпад, военком Сидоров проникновенно сказал:
— Отдохнуть нужно бы, но душевное состояние не позволяет, Хожу вот, слушаю и сам с собой досконально толкую... Это хорошо, завбиб, что я тебя встретил, может, ты мне ^то посоветуешь?.. Получил я из Петрограда письмо от друга своего, с которым еще в тысяча девятьсот семнадцатом году в Смольном подружился. Советует он мне, дня не откладывая, на учебу ехать. Дельно пишет: прошло, мол, время, когда от комиссаров один революционный пыл спрашивался... Оно и верно: какой, окунуть меня в кулеш и рассольник, я воспитатель, если за душой у меня три с половиной класса городского училища? Очень охота мне его совета послушаться!.. Ты не смотри, что я такой усатый, ведь я еще не совсем старый: тридцать два года мне... Вот я и хотел с тобой потолковать: очень трудно будет практическую математику и словесность изучить, если я на то, скажем, два года потрачу?