Охота на дракона (сборник)
Шрифт:
Множество мыслей высказывает в этой связи В.Щербаков. Запоминается раздел, посвященный соседям и соперникам асов — этих богов скандинавских мифов. Боги обретают прочную “прописку” — но не на небе, а на Земле.
С сожалением должен констатировать, что сами мифы, собранные в “Эдде” и особенно в “Младшей Эдде”, еще не нашли отечественного читателя. Они изданы недавно и небольшим тиражом — и это после десятков изданий на всех почти языках Европы! Пусть же эта небольшая работа послужит и еще одной задаче: узнать и полюбить то, что известно в соседних и дальних странах со школьной скамьи любому будущему образованному человеку. Автору же этой работы я желаю успехов в его дальнейших поисках.
ПЕРЕКРЕСТОК МНЕНИЙ
Дмитрий
ФАНТАЗИИ В КОНТЕКСТЕ РЕАЛЬНОСТЕЙ
До начала восьмидесятых советская фантастическая проза, имея глубочайшие традиции русской фантастики (Гоголь, Булгаков, А Толстой), довольствовалась, за исключением выдающихся произведений И.Ефремова, “всемирным”, всеобъемлющим суррогатом остросюжетных, написанных ни о ком произведений. Трудно предположить, что пробующие себя в то время в этом жанре писатели ну просто все до единого были бесталанны, слепы и беспомощны, что не хватало фантазии у заявляющих себя фантастами. Осмелюсь предположить, что с талантами и фантазией дело было в порядке, ну, или, скажем, не хуже, чем у писателей других “крыльев” многообразной нашей литературы.
Мы, конечно же, не забываем, что жизнь каждого человека неотделима от состояния и уровня функционирования политической системы в целом, и писатель-фантаст на том или ином отрезке развития системы и общественного сознания соответственно прочно связан с ее состоянием. Не просто обидно, но и унизительно то, что еще десять лет назад не мог позволить себе литератор высказать “сомнительное”, с точки зрения официального трактования состояния дел в государстве, мнение, о, скажем, не только “их” разоружении, о не только “их” варварстве в отношениях с природой, разве можно было усомниться в том, что наши руководители — самые мудрые и прогрессивные, и в том, что все что ни делается — все к лучшему? Ну нет, посомневаться-то, конечно, было можно, можно было бы и, пользуясь, так сказать, фантастическими “декорациями”, избрав как бы нереальный жанр, и изложить в художественной форме свои сомнения, болея душой (читай — совестью) за сегодняшний день и за все более туманящееся будущее наше. Но проделывать ежедневный эксперимент со своим талантом, нервами, душой не у каждого человека достанет сил. Ведь находился редактор (впрочем, абстрактный этот редактор жив и теперь), который за решением глобальных человеческих проблем, предлагаемым или предполагаемым наивным и упрямым молодым фантастом, цеплялся вниманием цензурного свойства за не присущие “нам” образы и характеристики. Уж очень настораживала неоднозначная, непривычная трактовка проблем человек — общество, человек — время, человек — пространство, человек — ответственность за большое и малое. Ведь (подумать страшно!) герой фантастических произведений брались вдруг не за повышенные социалистические обязательства по выплавке чугуна и стали в условиях, скажем, Марса, не за искоренение собственных моральных недостатков, а за решение мировых проблем, и что еще “страшнее” — принимались вдруг (не социологи и не философы — поди ж ты!) моделировать будущие общественные отношения, причем не только землян с землянами. Да и страшновато, наверное, было официальным отцам советского литературного процесса представить себе хотя бы на минуту существование еще одного, вышедшего из-под жесткого контроля, как писатели-деревенщики, литературного лагеря. Поэтому и механизм поощрения одних и возврата на мифическую доработку рукописей другим действовал безотказно.
Но слава богу, что еще ни разу не давал сбоя в истории человечества диалектический закон отрицания отрицания. Удалось прорвать бетонированную заградительную полосу писателям-фантастам новой школы, последователям и ученикам И.Ефремова: Е.Гуляковскому, С.Павлову, Ю.Медведеву, В.Рыбину, а сегодня, благодаря во многом их усилиям, и целой плеяде молодых фантастов, у которых даже есть свое Всесоюзное творческое объединение. Последователи лучших традиций русской литературы, они, в сущности, объединены единой творческой концепцией победы гуманизма общечеловеческих ценностей, здравого смысла в любых обстоятельствах, в которые погружены их герои — наши потомки. Наивным было бы предполагать, что все давно утряслось у последователей И.Ефремова и встало на свои места в их литературном хозяйстве. Ведь только-только по сути разобрались кто — за что, только недавно стали появляться новые книги с непривычным, мягко говоря, для советского читателя содержанием и идеями. Все, что происходит, например, с героями книг Е.Гуляковского — ежедневное испытание на прочность Человека с большой буквы. Предлагая своим персонажам сложнейшие нравственные ребусы, писатель словно пытается разглядеть: каковы они, те, кто будет после нас. Невероятно тяжело межзвездному инспектору из дилогии “Сезон туманов” и “Долгий восход на Энне” Ротанову нести в себе, олицетворять право на то, чтобы распоряжаться судьбами других обитателей Вселенной. Ротанову суждено первому понять, что такое синглит — бывший человек, путем сложных превращений становящийся новым существом. Привыкшему к человеческому самоощущению сознанию читателя трудно понять и смириться с тем, что синглит, единственным способом размножения которого было уничтожение живого человека, превращение его в нечто ни на что не похожее, на деле — акт спасения, милосердия, а не убийство. Синглит — сложный продукт звездных метафор, не умеет ни радоваться, ни скорбить, ни лениться, ни напряженно работать. Его существование лежит вообще в иной плоскости. Он может телепатировать с целой колонией, так сказать, сородичей себе подобных, заниматься коллективным творчеством, постигать и совершенствовать сложнейшие приборы, конструкции, пространство. Но главная созидательная функция бывшего человека — в переработке (как это ни ужасно) больного человеческого материала, обреченного на скорую гибель. Разумеется, неоднозначен и непривычен для читателей такой переход, но все же это — реальный шанс на спасение разума и души обреченного. Поэтому и реакция читателя неоднозначна: ведь наверное, кому-то покажется более приемлемым жить человеком и человеком принять неизбежную смерть. А кто-то наверняка, ни секунды не сомневаясь, попробовал бы себя в ином, по-настоящему запредельном качестве.
Однако вернемся к герою книги
Вот и в предисловии Дмитрия Жукова к книге ушедшего из жизни слишком рано Вячеслава Назарова мы находим еще одно подтверждение общности творческих и гражданских исканий писателей-фантастов нового поколения. “Поиск, стремление познать многомерность современного мира — вот главная черта творчества Вячеслава Назарова”, — пишет Д.Жуков. Прекрасный поэт, В.Назаров не случайно обратился к жанру научной фантастики. Видимо, ему самому было необходимо попробовать себя в будущем, примерить костюм космодесантника, почувствовать себя не властителем Вселенной, а ее жителем, равноправным потомком самого себя. Точно так же, как при жизни В.Назаров отказывался от грубого стяжательства в науке и искусстве, он отказывается делать это и в своей книге, наказывая своего героя из повести “Игра для смертных” страшным, но справедливым судом, делая его жертвой собственных научных и личностных амбиций. Талант не имеет права подчинять себе действительность, так же, как и природа отнюдь не мастерская. Человек обязан быть и в действительности и в природе неотъемлемой их частью, творить добро во имя добра и жизни, счастья, в первую очередь, предназначенного для других. Корысть и злоба талантливого математика наказуемы, но кроме того, они просто не органичны человеческой природе, отторгаются ею. Таких примеров и в жизни и в литературе достаточно, и напоминание об этом В.Назарова — не лишнее.
Поэтический склад дарования писателя, по-видимому, стал решающим при создании образов повести “Восстание супров”, последней в сборнике. При том, что, конечно же, повести, представленные в этой книге, далеко не равноценны, эта ставит читателя перед ситуацией поистине парадоксальной. Страшные в своей неистребимости супры — чудовища, населяющие другую планету и являющие собой сложнейший синтез живой природы и неведомых человечеству достижений в области уничтожения, вдруг оборачиваются беззащитными мучениками собственной силы, любви и бессмертия. Они обращаются к человеку за смертью как за спасением от страшной вечности. Пронзительное чувство отчаянья от сознания собственной недальновидности, милитаризованного сознания человечества, которому обязательно нужно с кем-то или с чем-то воевать, чтобы чувствовать себя полноценным, ставит героев повести В.Назарова в необычные условия. Талантливый военный, командир боевого космического корабля, ушедший в отставку потому, что понял всю бездарность и несостоятельность вселенских притязаний, вынужден снова стать военным, чтобы личным примером помочь понять сыну и людям трагедию искаженного сознания.
Сборник фантастических новелл Владимира Рыбина отличается от других научно-фантастических рассказов умением автора соединить нашу реальность с фантастической. В “Деле об убегающих звездах” и рассказе “Мой сосед — дилетант” “чертовщина” Владимира Рыбина полна народного юмора, автор легко, как бы играя словом и интонацией, говорит о вещах чрезвычайно серьезных. Трудно, почти невозможно обыкновенному участковому милиционеру поверить в наличие в поселке не то нечистой силы, не то инопланетян И все-таки это они прибыли к нам постигать — кто мы, для чего, и как живем-можем. Впрочем, почему бы и не так? Почему пенсионер, у которого все время свободное, не может заметить вдруг появившуюся и исчезнувшую звезду и связать это со странной работой, происходящей на старом заброшенном заводе?
Таково же настроение рассказа “Мой сосед — дилетант”, где на уровне обыденного сознания вдруг совершается чудо. Так уж получается, что, говоря о творчестве Владимира Рыбина, постоянно обращаешься к первоисточникам его исканий. Вот сосед главного героя, от имени которого идет повествование — типичный шукшинский “чудик”, сумевший у себя дома смастерить агрегат, поправший законы природы. Правда, кончается это для него и для слесаря-самородка, помогавшего воплотить безумную, на первый взгляд, идею так же, как и для героев В.Шукшина. Крах, который видят все, та же победа для тех, кто способен понять и оценить происшедшее. Научная фантастика, будучи вполне самостоятельным жанром, в некоторых своих работах питается лучшими образцами русской прозы, и в этом нет ничего зазорного.
Каждая новелла В.Рыбина — это сложный психологический этюд, который автор разыгрывает вместе со своими героями. Он, все время ставя их в неоднозначные ситуации, внимательно смотрит им в глаза — как поступят, какое примут решение? Не является исключением и рассказ “Открой глаза, Малыш!”. Но особую ценность этот рассказ представляет еще и потому, что в нем автор касается очень сложной темы — детства, того, которое мы, взрослые, определим своим маленьким согражданам в период великого освоения внеземного пространства. Глубокий и трогательный образ мальчика, внезапно обнаружившего, что земля, воздух, река, солнце, лес — всего лишь искусная имитация живой природы на космическом корабле, и что, возможно, с настоящей Землей ему, землянину, никогда не придется встретиться, создал писатель. Показателен и диалог, состоявшийся в финале рассказа между психологом, категорически отвергающим теорию раннего привлечения детей к звездным преобразованиям и его оппонентом, который не понимает, к чему сохранять в детях детство, если они уже способны к настоящей взрослой работе. И В.Рыбин глубоко убежден в том, что никто и ничто не вправе отнимать у будущего преобразователя Вселенной самого дорогого, того, что делает его настоящим человеком — детства.